Страница 9 из 14
— Ники, да не стоит убеждать: я и сама прекрасно понимаю, что такой шанс выпадает раз в жизни — и то при сверхестественной удаче. Цирк Дю Солей — да еще полгода назад я бы горы свернула, лишь бы только попасть на прослушивание. А тут — контракт на целый сезон! Но видишь, как все переменилось за последнее время… Не стало Анны Петровны, за Сашкой некому присмотреть, да что там — и дома-то больше нет. А тут еще ее рука… Тащить с собой ребенка в полную неизвестность, в чужую страну, где и сама-то пока на птичьих правах… Нет, нет, невозможно! Ты-то поезжай, конечно, даже и не вздумай отказываться! Потом, глядишь, через пару лет, когда станешь заокеанской звездой, замолвишь и за меня словечко при случае…
— Ты мне это бгось! Свои эти вот… упадки духа! Неужели совсем некому за гебенком пгисмотгеть?
— Одна Анна Петровна на всем белом свете и была. Я ж детдомовская. Имя, фамилия, дата рождения — придуманы от и до. Знаешь, — мама горько усмехнулась, — все, абсолютно все из наших мечтали: вот станут взрослыми и отыщут своих родителей. И вопреки всему, всей этой ужасной серости и убогости, верили: родители ни за что на свете не бросили бы их, просто так сложилась судьба. В это свято верили даже самые пропащие, на которых все воспитатели уже давно махнули рукой. Однажды на новогодних каникулах нас привезли в цирк. Это был совершенно другой, удивительный мир, наполненный радостью, музыкой, смехом. Там была девочка-гимнастка, она выступала вместе с родителями — бесстрашно взлетала прямо под купол. На ней был, знаешь, такой искрящийся костюм с воздушной юбочкой. Она была вся такая хрупкая, неземная, тонкая, звонкая… Я готова была полжизни отдать, чтобы вот так, как она парить в воздухе… Мечтала: вот, вырасту и стану известной на весь мир цирковой гимнасткой… И родители узнают обо мне из газет. Потом, конечно, оказалось, что цирк — это праздник только для зрителей. А на нашу долю остаются пот, боль и изматывающие репетиции. Но я все равно не хотела бы иной судьбы. Там, под куполом, я чувствую, что живу.
Сашка услышала, как мама усмехнулась.
— Я после школы собиралась в цирковое поступать. Девчонки — кто на дискотеку, кто на свидание, а я в спортзал. Но вот влюбилась без памяти. Дышать забывала, когда он рядом был. Там уж не до цирка — поступила, куда пришлось. Так что быть бы мне сейчас швеей-мотористкой в пыльном ателье заштатного городишки. И я бы ни о чем не сожалела, если бы он был рядом.
— Он тоже… гос в детдоме?
— Нет, что ты!.. Саша был из приличной семьи, не ровня мне, подкидышу детдомовскому. Мне сразу дали это понять. Мать у него строгая, завуч в школе. Она с первого взгляда меня невзлюбила. Твердила, что я камнем повисну у него на шее и всю жизнь ему загублю. Может, в чем-то она была права… Кто знает, как все сложилось бы, если бы мы не встретились?
— Что гадать-то тепегь?! Мало ли что могло бы быть! Пгошлого не вегнуть. Они живы? Они вообще в кугсе, что у них есть внучка?!
— Нет. Доходили слухи, что отец ушел следом за сыном через пару лет — сердце не выдержало. Ах, Ники, да как я объявлюсь-то после стольких лет молчания…
— Позвони ей! Завтга же! Как только пго внучку услышит, сгазу гастает, и все стагые обиды забудутся! Лет-то сколько пгошло!
— Ох, Никольчик, не знаю, не знаю…
Сашка поднялась, на цыпочках прокралась обратно в комнату и долго лежала, всматриваясь в темноту. Оказывается, у нее есть бабушка…
ГЛАВА II
По пути в аэропорт Сашка отмалчивалась. Мама поначалу пыталась хоть как-то разрядить обстановку, но она лишь буркала в ответ, и эти междометия можно было истолковать как угодно, но самым верным было бы, пожалуй: «Оставь меня в покое».
Обычно еще за несколько дней до намеченной даты вылета в груди Сашки зрело радостное беспокойное ожидание: уже совсем скоро, уже завтра! Словно перелетная птица, она предвкушала искрящееся счастье нового полета. И огромное здание аэропорта, в любую погоду, в любой час дня заполненного муравьиной суетой, подчиненной невидимому строгому порядку, казалось порталом в новый мир, в новую жизнь.
Но в этот раз все было иначе. Их ждало не море, а запыленный шахтерский городок, затерянный где-то в Уральских горах, чужая бабка и долгая, долгая разлука. Они обе это знали, как и то, что иначе — невозможно.
— Шуня, — Сашка вздрогнула от неожиданности: мама звала ее этим детским нелепым и ласковым именем только в исключительных случаях. — Послушай, дочка. Когда я увидела тебя там, в больнице, такую слабую, хрупкую — я так ясно осознала, что никакая потеря в мире не сравнится с той, если я потеряю тебя. Мы скоро увидимся. Ты должна пообещать, что будешь осторожна. Что не будешь не носиться очертя голову. И никаких — слышишь — ни-ка-ких! — скачек!