Страница 29 из 85
…Однажды Маринка переходит все границы. Совершенно распоясавшись, на большой перемене она подходит ко мне и громко произносит:
– Надо же! Голытьба экономит даже на шампуне!
При этом Зуйкова сильно дергает меня за волосы. Я не выдерживаю и царапаю нахалку, она тоже впивается в меня ногтями. Что тут начинается! Маринкины подружки, Надька с Галкой, известные подлизы и стукачки, подбегают, и я получаю сильный удар по спине. Кто-то хватает меня за волосы. Я чувствую сильную боль и мгновенно впиваюсь зубами в неизвестную руку. Хватка ослабевает, и у меня под ухом раздается громкий вой. Однопартница Сонька уже спешит мне на помощь и с размаху врезает любимице педагогов кулаком по башке… Вот уж не ожидала такой поддержки!
Бой в разгаре. Классручка врывается и пытается растащить нас в стороны. При этом, не разобравшись в пылу борьбы, Сонька локтем со всей дури ухитряется заехать и ей. Училка ахает, хватается за живот… Маринка ревет, как трехлетка, ее длинные черные волосы растрепались, рукав почти оторван, а на щеке длинная ссадина… У Соньки кровь обильно течет из носа, Галка сосредоточенно разглядывает руку со следами моих зубов, а у Надьки – красное и большое, как у Чебурашки, ухо… Мои потери: воротник висит на нитке, на руках вспухают кровавые царапины, а на плече – клок вырванных с корнями волос…
Училка перепугана, и от нас с Сонькой требуют немедленно извиниться перед Маринкой. Поднять руку на святое! Нас даже грозят исключить из школы и отправить в колонию. В ответ я заявляю, что если Маринка будет меня и дальше обзывать, то я ей еще наваляю. Сонька, тогда еще не блондинка, а шатенка, только молчит, набычившись, и проводит ладонью под носом, вытирая капающую кровь. Я протягиваю подружке носовой платок: своего у Соньки никогда не было.
Прибегает школьная медсестра, и Маринку под руки уводят в медпункт, как раненого бойца. Медичка на половине урока приводит Зуйкову обратно с перевязанными руками и доводит до парты.
– Голова не кружится? Не тошнит? Точно? – без конца спрашивает толстая тетка в белом халате.
Маринка качает головой. Выглядит она хуже, чем до оказания медпомощи.
– Прямо умирающий лебедь, – громко комментирует наша ехидна Белова. – Давно не получала по наглой морде…
Кто-то хихикает, но тут же затыкается.
Удивительно, но Ларке всегда все сходит с рук: даже учителя побаиваются ее острого, как бритва, временами раздваивающегося язычка. Да еще и папаша у нее – предприниматель, спонсор нашей школы…
Как мы потом узнали, Маринку напичкали сердечными лекарствами, и даже проверили на сотрясение мозга, как будто ее дубиной огрели… Еще бы «Скорую» вызвали… Или уж сразу санитарный вертолет… До моих же царапин и Сонькиного распухшего носа никому дела нет...
Об инциденте незамедлительно сообщают родителям. К нашему счастью, Зуйковых в городе нет. Сонькина мама отвечает, у нее дитЕ малое, а второе на подходе, и некогда ей по всякой ерунде таскаться. Подозреваю, что она выразилась еще крепче.
По дороге в кабинет директора я, поравнявшись с Маринкой, яростно шепчу ей на ухо:
– Не отстанешь, приду в школу с кухонным ножом и ткну тебя в живот.
По ее виду ясно, что наша принцесса явно струхнула…
Мы, две преступницы, сидим в кабинете директора, который монотонно, словно радио, читает нам мораль о совершенном кощунстве и угрожает санкциями. Классная поддакивает и время от времени бубнит, вставляя свои пять копеек.
– Ну уж ладно Котова, с ней давно все ясно, но уж от тебя, Воронцова, отличницы, гордости школы, мы такого не ожидали… Какой позор для всей школы… Наша школа… Бу-бу-бу-бу… Как теперь людям в глаза смотреть… Бу-бу-бу… Как вы дальше жить собираетесь… На месте ваших родителей… Бу-бу-бу… Нарожают детей, а школа воспитывай… Бу-бу-бу-бу…
Уже умытая и причесанная Маринка и ее шестерки Галка с Надькой, как пострадавшая сторона, насупившись, смотрят на нас с Котовой…
В кабинет без стука входит моя мама. Я знаю, что классную и директора ждет большой сюрприз: они не представляют себе, кто такая украинка из маленького южного городка. Как бы еще и директору с классной не перепало… После череды обвинений в наш адрес, мама заявляет, что даже в суде выслушивают обе стороны, и предлагает дать слово и обвиняемым. После того, как я озвучиваю позицию второй стороны процесса (Сонька предусмотрительно помалкивает, так как боится сдуру брякнуть что-нибудь не то и испортить дело), мама, уперев руки в бока, выносит вердикт.
– Все ясно. Только вот пугать нас не надо. Мы, украинцы, все пережили, и Голодомор, и оккупацию, нас на испуг не возьмешь!
И добавляет, демонстрируя кулак и с придыханием напирая на г:
– А если кто тронет моего ребенка, то я эту гниду самолично придушу, и плевать мне, кто у нее родители…
При этом она бросает на Маринку такой взгляд, что та скукоживается до размеров спичечной коробки. Классная и директор в шоке…
Мама обращается к нам с Котовой.
– А вы, девочки, пойдемте отсюда. Это у них время казенное, а нам оно не оплачивается.
Мы с Сонькой молча поднимаемся.
На прощанье мама оборачивается к Маринке, тыча в нее пальцем, как дулом пистолета:
– А ты, девушка, в поликлинику сходи. Может, еще инвалидность дадут по ранению.
Зуйкова мгновенно становится пунцовой. Я перевожу взгляд на директора, он изо всех сил стискивает челюсти, чтобы не засмеяться. Швабра, кажется, и вовсе превратилась в соляной столб. Мы уходим по-английски, не прощаясь.
По дороге в «Лакомке» набираем пирожных и идем к нам пить чай. Мама смазывает мои царапины йодом, а к Сонькиному носу прикладывает мокрое полотенце. После чая подружка уходит, прихватив пару пирожных для братишки.