Страница 36 из 38
когда я
Поднял меч
На своё отражение, –
Падали звезды,
И плакали
зеркала.
И я не ждал ни победы
И ни поражения.
Только зола…
Отправляясь к Серым границам, Он прежде всего давал себе ощущение кольчуги: касался внутренним взором каждого уголка своего сияющего тела в поисках самого малого пятнышка неверия.
И ещё, и ещё раз, перед тем как окунуться в Hебытие, Он касался себя внутренним взором, выискивая и отбрасывая прочь тёмные думы о том, существуют ли вообще те, кого он призван оберегать в суровой дали Пограничья. Кто они, слабые, что не страшатся зла, ибо так ничтожны, что гибнут, даже не узрев его, от одного дыхания великого Тёмного Начала?
Тело его сияло теперь нестерпимо. Он был готов. Почти готов, потому что одно неистребимое пятно сомнения всё же темнело на Его броне. Оно было немым укором недавних дум. Хотя как Он мог размышлять об очевидном, данном ему Верой? Ведь размышления для таких, как Он, всего лишь нелепое препятствие вездесущему свету…
И всё-таки Он размышлял. Редко, бессистемно, но размышлял. И во время недолгих передышек между битвами начинал прислушиваться к разговорам сияющих более глубоко. Тех, что восходили на недоступный Ему второй, и даже третий уровень Башни. Тех, что размышляли и сомневались. Чьё сияние было окрашено не только в цвета чувств, но и в цвета мыслей и прошлых деяний.
Сияние старших вилось, словно многослойные одежды, смущая его прямые и чёткие чувства. Оно имело и совсем непривычные для Него тона, не связанные с вечной битвой здесь. Это были краски иных миров, где дыхания Великого Тёмного и Великого Светлого становились едва различимыми и порой смешивались и где, как говорили, каждый волен был выбирать не по извечной Вере, а по иному чувству. Чувству, которого Он не знал.
Он только сражался. Сражался всегда – вечность за вечностью, эон за эоном. И враг был определён не Им. Но отступить было бы невозможно, как звёздам нельзя было бы не сиять, а музыке сфер не литься через времена и пространства.
А ведь было время, когда Он не то что не размышлял, но и не стремился даже к доступным ему младшим уровням Башни, где его чувства усиливались и расцветали, и он мог любоваться их чистотой и светом. И где зарождающаяся мысль его тоже могла бы обрести вдруг свою форму и окраску и под восхищённые переливы таких же юных, как он, отразиться от сияющих, уходящих в бесконечную высоту стен Башни.
Да, лишь малый срок назад Он отдыхал и набирался сил в битве и видел жизнь свою как битву. И сомнения не знали даже Его имени.
Впрочем, в нашем понимании у Него и имени-то никакого не было.
Таких, как Он, народы ай-вин, те, что кочуют между мирами и видят многое, незримое для иных плотных, называют лассаль (сияющие). Иногда, говорят они, некоторые из лассаль доступны зрению людей, особенно в моменты выбора, смерти или откровений. Впрочем, возможно, это обычные сказки, придуманные в неблизкие века сильными мира того, дабы грабить и унижать слабых. Сильные во всех мирах всегда слагают сказки о богах, чтобы подчинять себе слабейших. И всегда боятся настоящих богов, ибо сами начинают уже верить, что боги – слепые слуги бессмысленных ритуалов, а истина повергает их в бездну. Слабейшие же, напротив, запуганные придуманными человекоподобными богами, расцветают чудными цветами духа, коснувшись вдруг настоящего сияния. Ибо сила и слабость не в том, что мнится людям. Им кажется, что в обладании сила, но нет ничего слабее обладания…
Так говорили на первых этажах Башни, куда только и допускали Его. Там воины лассаль (будем называть их так за неимением другого, более подходящего слова) могли наблюдать и ступени света к высшим ярусам Башни, и жуткий рот провала в бездну в самом её основании.
Провал.
Вечно призванный напоминать о слабости и неверии.
Только один раз Он подходил к самой пасти Провала – невероятного, жуткого, но живого средоточия зла. Так же, как и Башня, Провал ярусами уходил вниз. Ближние были черны, средние светились, словно серая плесень, а из глубины доносились багровые отблески.
Но Он не успел даже принять в себя весь ужас увиденного, как Провал заговорил с ним! И Он бежал. Бежал в ужасе, заглушая в себе жуткую липкость чужих слов и сосущую боль, причинённую этими словами.
«Ты хочешь? – спрашивал Провал. – Ты хочешь?» Так он спрашивал Его, не знающего, что значит «хотеть», но встревоженного жутким звучанием уже самого этого слова.
Слушая разговоры о Провале допущенных выше, Он узнавал теперь о нём, не подходя близко. Внутренним взором Он видел его весь – от выгоревших от чёрного огня подступов, от иссушающей серости окраинных земель до багровой темноты в самом сердце. Он мысленно спускался по ярусам страдания тех кусков поглощённого света, что медленно пережёвывала ненасытная пасть Провала. И Он видел, и ощущал сияние торжества духа, исходящее от Башни, был вскормлен им, но...
Он не ощущал середины. Того, что могло бы быть между светом и тьмой, того, что звалось Серединными землями и куда якобы уходили сияющие глубже… Но куда они могли уходить, когда вокруг были лишь миры света и тьмы? И ничего, НИЧЕГО больше?! И когда Он ощущал это «ничего», его охватывало всё то же сосущее отчаяние, что испытал он тогда, прикоснувшись по глупости чувствами своими к Провалу.
Существуют ли Серединные земли и…люди? – вот что смущало Его теперь. Действительно ли есть что-то недоступное для Него или всё это сказки для торжества чуда и духа? Из чего вообще могут состоять эти тленные, за которых, по рассказам, вечность за вечностью бьются с тьмой такие, как Он? И правда ли, что Серединные миры – более плотные, а лассаль могут существовать в них, лишь объединяя своё естество с естеством тела человека?
О, как Он хотел знать это! Как терзала Его мысль о возможности… даже сегодня! Сегодня! Когда впереди Его ждало величайшее испытание – встреча с самым страшным врагом, самым жутким и невозможным. Он ощущал это. Всё в нем звенело о том, что время его пришло! Что Он достиг предела своей мощи и готов для самой великой битвы!