Страница 71 из 86
Трандуил задыхался. С каждым новым шагом он задыхался, чувствуя, что не сможет сделать следующий. Кто мог представить себе, что это будет так тяжело, так мучительно больно?.. Эту боль он видел в глазах своих спутников и заново проживал последние дни, полные отчаянной безысходности, когда они покидали Менегрот. Многое из того, что было привычно, пожрало пламя, но взгляд всё равно искал, искал и находил знакомые щербины на колоннах, оставленные после нападения гномов, светильники, что прятались в сплетениях каменных ветвей, или…
— Ха, так и знал, что никто не найдёт! — довольно воскликнул Келеборн, вытаскивая руку из-за выпуклой фрески, что украшала верхний переход. В руке лежал крохотный кинжал, с ладонь величиной, покрытый резьбой. — Я подобрал его, когда коридоры кишели наугрим. Прятался здесь от них. А потом сунул за камень и забыл.
Заметно посвежело. Откуда-то свободно залетал ветер, гуляя по широким коридорам. Они прошли кабинет Тингола, и Аэрин успела разглядеть огромную карту Белерианда на стене, выцветшую и прихваченную тленом. Дальше располагались покои Мелиан, и Синголло с Трандуилом переглянулись, одновременно уставившись в угол, где стояла когда-то Нимлот, прижимая к ногам сыновей. Обломки мебели и стекла усыпали бывшие некогда роскошными покои. Разбитые зеркала ещё хранили в памяти отражения тех, кто любовался собой, день за днём улыбаясь или хмурясь. Высокие стрельчатые двери выходили в сад. Дверь с трудом поддалась, разбухшее от влаги дерево не хотело открываться, пришлось надавить. Одно из стёкол при этом вывалилось и с оглушительным звоном разбилось о белоснежные плиты двора. Перед ними лежало то, что было когда-то садом Владычицы Мелиан. Даже сейчас высокие деревья, что тянулись к темнеющему небу, хранили порядок и напоминали о том, каким ухоженным он был когда-то. Вдалеке виднелись беседки, проглядывающие между стволов. Айвендил остановился и глубоко вздохнул, прикрыв глаза. Вновь открыв их, он обвёл взглядом эльфов и светло улыбнулся.
— Благодать Мелиан не покинула это место. Весь Менегрот хранит ещё память об эльфах, потому орки и другая нечисть пока не могут сюда войти, но, боюсь, это продлится не долго. Однако пока мы можем быть в полной безопасности здесь, в этом саду.
— Предлагаешь остановиться здесь? — поинтересовался Келеборн, оглядываясь на покои за спиной.
— Нет! — в один голос крикнули Трандуил и Синголло.
— В глубине сада был павильон, — задумчиво проговорил Трандуил. — Помните, Лютиэн любила там собирать нас, когда начинались осенние дожди.
— Она любила дождь, — улыбнулся Келеборн, встретив недоуменный взгляд Аэрин. — Да, я помню, думаю, если орки здесь не хозяйничали, он должен был уцелеть.
Здесь, практически на вершине холма, который скрывал в себе Менегрот, дышалось намного легче, чем в лесу. И хотя запустение и заброшенность не обошли это место стороной, казалось, что сад просто приготовился к зимнему сну, а хозяйка покинула его совсем недавно, забыв сказать садовнику, что пора бы постричь спускавшиеся к земле ветки и подвязать не в меру разросшиеся кусты.
Небольшой изящный павильон вынырнул из-за поворота. Будто прячась от ветра за высокой гранитной скалой, он смотрел стрельчатыми окнами на Дориат, что лежал под ногами. Небольшую смотровую площадку окружали изогнутые кованые перила, а цветная мозаика, которой был выложен пол, пряталась под тёмно-зелёной травой. Путники, не сговариваясь, подошли к обрыву. Чёрная стена леса без конца и края лежала под ногами, но впереди, там, где шла дорога из дворца, казалось, что тьма была гуще и плотнее. Оттуда и до самых северных границ все леса были охвачены этой тьмой, живой и жуткой. Казалось, что в наступающих сумерках верхушки деревьев шевелятся, тянут свои ветви-щупальца к Менегроту.
— Это тьма из Нан-Дунгортеб, — прошептал Синголло, сжимая холодные перила. — Я видел подобное, но тогда мы удерживали её на границах…
— Теперь некому сдерживать их, — горько проговорил Трандуил. — Боюсь, что потомки Унголиант не дадут нам спокойно ходить по Дориату.
— Хорошо, что они не могут пока пробраться сюда, — поёжившись, сказал Келеборн. — Мерзкие твари. Мерзкие и жуткие.
— И убить их трудно, — добавил Синголло и отвернулся, любуясь нетронутым мраком лесом, из которого они пришли. Лучи закатного солнца, только вынырнувшего из сизых туч, пробежали верхушкам, вспыхнули в стеклянных стенах павильона.
— Пойдём, будем устраиваться на ночлег. — Разведчик поправил съехавший с плеча лук и пошёл к дверям.
Плотно завесив стены-окна тканями, что пришлось принести из королевских покоев, эльфы смогли развести огонь в огромном камине, инкрустированном ярко-голубой бирюзой и горным хрусталём. Полы укрывали шкуры, местами побитые молью, из-под прорех в тканях на многочисленных диванчиках выглядывали пучки конских волос. Зато здесь было тепло, сухо и почти уютно пахло пылью и старой тканью.
— Завтра я попробую заговорить с деревьями, — начал Айвендил, едва они расселись на полу перед камином. — Если они ответят, то мы останемся здесь ещё на несколько дней, если же нет — надо будет сразу уходить. Оставаться здесь надолго опасно. Вы ведь чувствуете это?
Остальные молча кивнули. Конечно же, они чувствовали. Бешеную злобу, тяжёлую и удушливую. Они ощущали её, пока шли к Менегроту, она давила на плечи, когда они бродили по коридорам дворца. Но здесь, не скрытая за стенами и деревьями, она ошеломляла и сбивала с ног, стискивая горло удушающей ладонью. Ею был пропитан Дориат на многие лиги вокруг, она заполняла поляны и чащи, пропитывала ручьи и реки. Злоба на всё живое, на свет, что несли в себе живые существа. Эльфы с ужасающий ясностью поняли, что им несказанно повезло войти в лес в единственном нетронутом тьмой проходе. И что Менегрот является последним безопасным местом в бескрайнем море зловещего мрака. Что пряталось там, в клубящейся тьме? Как сильно изменились души деревьев, приняли ли они тьму, или погибли? Тревога не отпускала, но усталость взяла своё, и эльфы один за одним погрузились в сон. Лишь Айвендил щурился на огонь, бормоча что-то под нос. Изредка он поднимался и принимался ходить по комнате, исчезая в темноте, что обступала за кругом света. И Аэрин, изредка выныривая из беспокойного сна, неизменно находила его высокую фигуру, мерно раскачивающуюся и напевающую что-то на неведомом, языке, нервном и отрывистом, но невероятно мелодичном.