Страница 51 из 53
Эпилог первый. Жизнеутверждающий.
Январь 2017 года, Париж
Вдыхать на четыре счета. Выдыхать на шесть. Черт подери! Где там шесть, а где четыре! Между схватками или во время? Какой дебил еще успевает считать!
Все, что пройдено на курсах для молодых родителей, теперь было даже не забыто, а отметено из памяти за ненадобностью и невозможностью реализации в экстремальных условиях.
На очередном повороте Лиз взвизгнула и заныла:
- Если мы не ускоримся, роды будешь принимать сам!
С ужасом взглянув в зеркало на Лиз, Поль отвлекся от дороги и почти догнал ползущий впереди «Рено». Он резко вывернул руль и, судорожно вспоминая все молитвы, которые когда-то знал, рванул машину дальше по трассе. Визг резины по асфальту на секунду перекрыл вскрики Лиз.
- Пожалей ребенка! – рявкнул Поль. – Неужели ты хочешь, чтобы его первым впечатлением от этого мира стало мое перепуганное лицо. Терпи! И ему скажи, пусть терпит! Скоро приедем.
- Ну тебя, - отмахнулась Лиз Бабенберг и слабо улыбнулась – схватка отпустила. – У тебя вполне себе умильная рожица. Так что сойдет, как первое впечатление. Я тут подумала, что мы еще успеем заехать за картошкой фри. Что-то есть хочется.
- Какая картошка, matrem tuam! – заорал Поль. – Это яд для твоего организма. Не смей травить моего ребенка. Говорил тебе, давай сэндвичей сделаю… так ты: не хочу, не буду, поехали скорее. А теперь ей картошка, - ворчал он, продолжая лавировать между машинами.
- Поооооль, - протянула Лиз, - ну Пооооооль…. Ну я, правда, есть хочу. Давай хоть за мороженым заедем, а? Мне же рожать! Как рожать на пустой желудок? Упаду там в голодный обморок… Сделают мне кесарево – я и пискнуть не успею.
- Не нуди! – миролюбиво сказал Поль. – Приедем в больницу – я принесу тебе и мороженое, и обед, и какао.
- В больнице вкус будет не тот! Он будет отравлен медицинскими пара́ми!
- Я сбегаю в соседнее кафе!
- Пока донесешь, пропитается! – сердито воскликнула Лиз и тут же выпучила глаза и тихонько застонала. – Mentulam Caco! Опять! Гони скорее в больницу! Сейчас прямо тут рожу!
- Да приехали уже!
Поль подогнал машину к ближайшему входу и выскочил из машины, бросив дверцу и не заглушив мотор. Он схватил первого попавшегося санитара за грудки и закричал ему прямо в лицо:
- Vae! У меня жена рожает! Face aliquid! – и стал трусить ошалевшего медика, как грушу.
Тот с трудом оторвал от себя пальцы перепуганного папаши.
- Не ори, сейчас врача дежурного позову. Моя пятерых уже родила – и ничего.
Тремя часами позднее, Лиз сидела в своей палате и радостно жевала сэндвич, запивая его какао.
- Года через полтора за вторым приедем, - сообщила она мужу.
- Ну, если только за вторым сэндвичем, - буркнул все еще бледный Поль.
- Сэндвичи отвратительные, - кивнула Лиз и откусила еще кусочек. – Отойди ты от него, он дрыхнет. Иди лучше меня поцелуй. Это я рожала.
Поль послушно подошел к Лиз и поцеловал ее в губы. Целовался он так же классно, как и год назад. Отсутствие сутаны его не испортило.
- А по-моему, ничего так сэндвичи, - он достал из кармана фляжку, сделал пару больших глотков и откусил от сэндвича жены. – А все-таки это здо́рово! Теперь нас трое? – он рассмеялся, снова поцеловал Лиз и вдруг воскликнул, почесывая затылок: - Слушай, а как мы его назовем, а?
- А как, по-твоему, мы должны его назвать? – засмеялась Лиз. – Паулюс, разумеется. Я другие варианты не рассматриваю, милый.
- Нет! Нет!! НЕТ!!! Я прошу тебя. Я сделаю все что угодно. Только давай назовем его иначе, - сделав самые умоляющие глаза на свете, Поль бухнулся на колени перед кроватью, сложив руки в молитвенном жесте.
От неожиданности Лиз уронила сэндвич на покрывало и изумленно посмотрела на мужа.
- Классное имя, ты чего? Ну… Не Ницетасом же его называть…
Полю было не до смеха. Когда-то в детстве брат Ансельм рассказал ему жуткую легенду о нечеловеческих несчастьях, которые преследуют монахов их обители, если те носят одинаковые имена. Потому аббат никогда не принимал в обитель монаха, если у них был уже брат с таким же именем.
- Лиз! Пожалуйста, - жалобно протянул он. – Ну есть же куча офигительных имен…
- О, Господи! – простонала Лиз. – Ты отец – ты и думай. Я свое дело сделала. Вон. Дрыхнет.
Она кивнула на кроватку. И в этот момент безымянный младенец приоткрыл один глаз.
- Ты прелесть, - Поль чмокнул жену в щеку. – А ты не подсматривай, - весело бросил сыну счастливый папаша. И малыш тут же сомкнул веки.
- Я прелесть, и это не обсуждается. Все. Я спать. Сам с ним возись пока! – объявила молодая мамаша и откинулась на подушку, чуть поморщившись от резкого движения. – Спаааать.
Поль посмотрел на спящую жену, потом на спящего сына, допил оставшийся во фляжке коньяк и, вытянув ноги, удобно устроился в кресле. За руль все равно нельзя. Значит, спать!
Эпилог второй. Точки расставляющий
Март 1187 года по трезмонскому летоисчислению, Конфьян
«… за прошлый год было продано в два раза больше сыров, чем раньше. Особенно часто покупают козий. Ко мне снова обращалась Полин из Фенеллы с просьбой продать ей рецепт жуайезского козьего сыра. Пришлось пригрозить ей, что я все сообщу Его Величеству.
Так как доходы ваши увеличились, я осмелился затеять ремонт южной башни, в которой прогнили верхние балки, да прошлой осенью потекла крыша. Работников нанял в деревне. Все люди проверенные. Бушевать и бездельничать не станут, и в цене мы сошлись сходной…
С совершенным почтением, месье Гаспар.
Совсем позабыл, Ваша Светлость. Аделина, служанка, которую вы прислали по зиме, замуж собралась за кузнеца. И просит Вашего позволения с мая оставить службу в Жуайезе»
Катрин замерла над письмом, не поднимая головы.
Она простила, как и обещала себе. Не вспоминала о том, что видела ночью в грязном коридоре постоялого двора. Не думала о том, что последовало за этим в тесной комнатке, которую занимал ее муж. И теперь эта девка собирается замуж. Так скоро…
… Да уж скорее бы! Серж уныло смотрел на управляющего, неторопливо объяснявшего ему, что строительство оросительного канала в саду, что затеяла Ее Светлость, будет делом довольно хлопотным и не принесет такой уж большой пользы. Дескать, при старом маркизе де Конфьяне никому в голову не приходило тратить такие средства на подобные затеи. И деревья плодоносили сами. И как плодоносили!
- И, Ваша Светлость, примите мои уверения, и дальше все пойдет по-прежнему, только уж, пожалуйста, давайте оставим эту затею до поры. Куда эдак-то растратничать? Зима трудная была, еще неизвестно, какой урожай получим, - продолжал бубнить управляющий.
И Серж, наконец, не выдержал.
- Но ведь, кажется, это мои средства? – совершенно серьезно спросил маркиз.
Управляющий внимательно посмотрел на хозяина, будто бы были сомнения. А потом утвердительно кивнул:
- Совершенно точно ваши!
- А моя жена хочет этот чертов оросительный канал?
- Хочет.
- Все просто, Жак, - пожал плечами Серж и встал из-за стола. – Все предельно просто. Моя жена, маркиза де Конфьян, хочет оросительный канал для нашего сада. Стало быть, с этой весны мы строим канал. Средства ведь мои.
Лицо управляющего вытянулось, и он тихо сказал:
- Как прикажете, Ваша Светлость!
В Конфьяне все знали, что спорить с маркизом не следует. Особенно в том, что касается его жены. «Ведьма!» - подумал управляющий и с несчастным видом отправился на кухню. Жаловаться приятельнице-кухарке.
Маркиз же легко рассмеялся и, покинув зал, помчался к жене. Не видел ее целый… час! И это был ужасно длинный и бесконечно скучный час.
Он влетел в их комнату, торопливо закрыл за собой дверь и, обернувшись, воскликнул:
- О, прекрасная, приди же в мои объятия, ибо сердце мое истекает кровью вдали от тебя!
Катрин сжала в руке бумагу. Не глядя на мужа, она слабо кивнула и сказала:
- Вы были в зале с управляющим. Мне кажется, это не так далеко, чтобы ваше сердце слишком страдало.
- Любовь моя, это же почти на другом конце света! – рассмеялся Серж и подошел к жене сам с тем, чтобы, в конце концов, обнять. Маркиза пожала плечами, позволив ему это сделать, но, по-прежнему, не глядя на него, проговорила:
- Вы выдумщик, мессир.
Серж, тщетно пытавшийся поймать ее взгляд, видел лишь упрямую рыжую головку, на которой начинали отрастать волосы. Не выдержал, немного взъерошил их, а потом пальцем приподнял ее подбородок и склонился к губам с поцелуем.
Но Катрин упрямо мотнула головой и снова принялась пристально разглядывать торчавший из ладони свиток.
- Ночь с той девицей была поистине доброй, признайте, коль вы послали ее ко мне просить себе места, - медленно заговорила она. – Я шла в вашу комнату. К вам. Я видела… – она, наконец, вскинула на него совершенно больные глаза. Маркиза была уверена, что все пережито, но стоило ей сегодня прочесть это имя, и му́ка, испытанная тогда, вернулась. – Зачем вы сами не решили ее судьбу? Вы забрали бы ее сюда. И продолжали бы с ней откровенничать. А я не смогла, простите… Я все понимаю, мессир. Я забыла… простила. Я не стану впредь, - выронив письмо кастеляна из рук, она спрятала лицо в ладонях и, не сдержавшись, выпалила: – Это вы нашли ей мужа?
- Какого мужа? – опешил Серж, глядя на свою совершенно несчастную жену и не понимая, отчего она несчастна. Понял только одно: причина ее несчастья – снова он. А ведь он бы жизнь отдал за то, чтобы она никогда не имела никакого горя, никаких забот. А вместо этого…
- Милая, - выдохнул он, отпуская ее из своих рук и наклоняясь, чтобы поднять письмо, - ну что я снова натворил?
- Что вы пообещали кузнецу, чтобы он назвался отцом? – не слыша Сержа, всхлипнула маркиза.
- Чьим отцом? Катрин!
- Вашего ребенка! Который будет у этой… этой… А… девицы!
Некоторое время он смотрел на нее, ничего не соображая. Просто смотрел и молчал. Потом коротко кивнул и решительно расправил свиток, который поднял с пола.
«…рецепт жуайезского козьего сыра… прогнили верхние балки… в цене мы сошлись сходной… Аделина, служанка, которую вы прислали по зиме, замуж собралась за кузнеца. И просит Вашего позволения с мая оставить службу в Жуайезе»
На письмо он тоже смотрел некоторое время… начиная, наконец, понимать, что произошло. Медленно перевел взгляд на короткие кудряшки Катрин. И расхохотался, чувствуя, что тревога его отпускает.
- Так это моего сына пристроили к кузнецу?! – прогремел он и сжал жену в объятиях, пытаясь расцеловать ее заплаканное лицо.
Глаза Катрин распахнулись от ужаса, который она испытала, услышав его смех. Ему смешно!
Отворачиваясь от его настойчивых губ, она зло утерла предательские слезы о котт Сержа и, поведя плечами, сердито сказала:
- Вы делаете мне больно, мессир!
- Такая уж у меня судьба, мадам, - выдохнул он, не отпуская ее, не желая видеть ее хоть на малейшем расстоянии от себя – только лицом к лицу. – Мы всегда делаем больно тем, кого мы любим. Подчас – невольно. Чаще всего это не в нашей власти. Так когда, по-вашему, Аделина должна родить?
Слезы высохли сами. Катрин ошеломленно посмотрела на мужа.
- Вы и сами можете догадаться! И наймите ей повитуху! Чтобы не пропустить радостный день!
- Откуда мне знать, грешила ли она с кузнецом до свадьбы? И повитуху пусть ей нанимает ее жених!
- Она грешила с вами… или вы с ней… да какая разница! – Катрин начала вырываться из его рук. – Отпустите меня! Я обещаю вам, больше никогда не заговорю об этом. Было – и было…
Он не отпускал ее, только прижимал к себе еще крепче, не зная, сердиться ему, смеяться или начинать страдать. Последнее выходило у него наиболее живописно.
- А у нас с вами, любовь моя, тоже было и было? Так вы к этому относитесь? Я не мог простить вам поцелуя короля, вы же простили мне ночь со шлюхой. Простили? Как вообще можно такое простить, Катрин?
Многовековые честь и гордость графов дю Вириль отразились яростью в глазах маркизы Катрин. Изловчившись, она выскользнула из его объятий и отступила от него на шаг.
- «Тоже»? «Тоже»?! Вы смеете полагать, что то, что было меж нами, я могу считать равным тому, что было у вас в той грязной гостинице среди клопов? – ядовито бросила она. – Вы смеете сравнивать меня с… ней? Вы… - она замолчала и криво усмехнулась своей неожиданной догадке, - вы считали меня такой же. Тогда, в саду… Верно?
- Не верно! – взревел маркиз де Конфьян и, схватив ее за руку, снова упрямо притянул к себе. – Не верно, потому что вы обманываетесь сейчас! Катрин! Услышьте меня! С Аделиной у меня ничего той ночью не было и не могло быть! Вашими усилиями я на других женщин даже смотреть не могу! Недаром слуги считают вас ведьмой. Вы же околдовали меня! Каждый день, каждый час я думаю о вас! Только для вашего имени бьется мое сердце. Только для ваших глаз я дышу. Только ваш образ преследует меня денно и нощно! Так о каких аделинах вы говорите? Их нет и не было с тех пор, как я впервые увидел вас. Их не может быть, потому что для меня существует только моя Катрин. Услышь меня!
Он всегда так много значения придавал словам.
«Ничего не было». Маркиза вспомнила, как то же самое сказала ей, уходя, наглая девчонка. Так значит, она все неверно поняла. А он? Он сам подтвердил ей! Господи, сколько боли они причинили друг другу…
Но Катрин теперь и сама желала его слов.
- Почему вы поверили, что я могу предать вас? – спросила она глухо, крепко прижавшись к нему. – И могу позабыть все, что было у нас с вами? Что могу отказаться от счастья быть матерью ваших детей? Серж, я готова прожить всего один час рядом с вами, чем мучиться вечность без вас. Так почему же вы решили, что я могу променять все это на сомнительные блага сиюминутного пустого развлечения?
- Я верил своим глазам. Но не вам. Теперь вам я верю больше. Так поверьте же и вы мне, а не тому, что вы видели или слышали в той проклятой харчевне!
- Я верю. Потому и простила.
- Мне не нужно ваше прощение. Мне нужен ваш взгляд, когда вы сердитесь или когда радуетесь. Мне нужны ваши губы – смеются они или проклинают. Мне нужен малейший поворот головы – обернулись вы ко мне или к кому-то другому. Мне нужны ваши руки – ласкающие меня или отталкивающие. Мне нужны вы – лишь бы вы меня любили. Большего я не прошу. Если все это мое – то прощение мне ни к чему.
- Моя любовь и я сама – это все ваше, мой трубадур. Навсегда, - прошептала Катрин.
- Прекрасно. С этим мы разобрались, - Серж улыбнулся, но глаза его опасно сверкнули. – А теперь объясните мне, любовь моя, как Аделина оказалась в Жуайезе?
- Утром, когда мы уезжали, она спросила о работе, - смутившись, пробормотала Катрин. – Я думала, это вы ее отправили ко мне.
Маркиз нежно провел пальцем по ее скуле, очерчивая контур лица. Это лицо было совершенным. И каждая слеза, катившаяся по нему – не имела цены. Он бы умер тысячу раз, лишь бы она никогда не плакала, но при этом тысячу раз оказывался причиной ее слез.
- Когда-то я сказал вам, что вы слишком много думаете за меня и лучше бы – обо мне. Видимо, так и есть. Я видел ее раз в жизни. Был пьян, хотя мой разум не помутился. Мы проговорили некоторое время, а после я отправился искать вас. Меня не привлекает любовь, которую можно купить за деньги. А что до прочего… Милая моя, в бытность свою трубадуром я, конечно, не был монахом. Но ни один мельник, кузнец или пекарь не носились за мной по Жуайезу с требованием жениться на их дочерях, поскольку следы их греха стали зримы.
- Не обольщайтесь, мессир, - хмыкнула Катрин. – К чему отцам веселых дочерей трубадур, ежели был герцог? С него за дочь и денег можно было получить, и земли попробовать выпросить.
- Какая веселая у вас была семейная жизнь, - хохотнул Серж. – И как вы ее терпели?
- Это скорее герцогу приходилось терпеть мои частые головные боли, - вмиг став серьезной, ответила маркиза. – Впрочем, теперь это не имеет никакого значения.
- Головные боли? – маркиз обеспокоенно взглянул на нее. – Час от часу не легче! Имеет, да еще какое! Но ведь вы не особенно жалуетесь на здоровье… А в последнее время как? Господи, да вообще не жалуетесь! Неужели я настолько запугал вас?
Катрин ласково улыбнулась и поцеловала его в щеку.
- Я не собираюсь запираться от вас в своей комнате, потому мне и жаловаться незачем.
- О Господи… - простонал Серж, чувствуя облегчение, - вы сведете меня с ума… уже свели… Катрин…
Он зарылся носом в ее волосы и, наконец, подхватил на руки.
- В таком случае… быть может, если и запираться в комнате, то вместе? И начать можно прямо сейчас!