Страница 4 из 21
«Но почему, госпожа?!» «Мы — хитрые жители холмов, ставить условия наша излюбленная игра. Ты ведь тоже хитрый, кузнец, иначе бы не просил меня отомстить за честь дочери». «А что я мог? Он ведь сын барона…». «Да-да! — расхохоталась незнакомка и тряхнула гривой чёрных с каштановым отливом осени волос, — Поэтому лучше сразу обратиться в Королеве, а потом съюлить. Конечно, нечисть старосте не пожалуется. Мне вот только интересно чем же суд барона страшнее моего? Давай, кузнец, приступай к работе. Жеребец заждался».
Скрыпун замолчал, уставившись в кружку. На сей раз, кажется, совсем.
— Ну а если всё ж наведаюсь на остров, — нарушил молчание Космач, — С твоим шурином поговорить-то можно?
— Поговори, кто ж тебе запретит.
— А где его найти?
— У перекрёстка, за кладбищенской оградой похоронен. Так что поговорить-то можешь, но вот он не ответит.
«Мне ответит»,- усмехнулся колдун, но произнёз другое,- А что за оградой-то? Самоубица что ли?»
— Можно и так сказать,- тяжело хмыкнул рыжий,- раз с проклятой нечистью связался. А так… вздёрнули его по приказу барона. За изуверства над баронским выродком учинённые.
— Да не штопай ты прореху гнильём! Говори, как есть!- взревел не выдержав бородач,- шурин этот его жадюга тот ещё был. День подождал, два, а потом думает, уздечка дорогая, что добру пропадать. Серебром шита. Снесу на рынок. И только снял с коня- вшик,- перед ним уродец баронский лежит, голый, в крови, рот раздёрнут а к ногам и рукам подковы прибиты с кузнечным клеймом шурина. Соседи вой подняли, тут уж не отмазаться. Холмистая ведьма-то свою часть уговора выполнила. А кузнец обосрался и закончил в петле. Страшился баронского суда его и получил. Сказке конец, наливай по-новой. А я те лучше расскажу, чегось там, на поляне было. Как она баронского высерка в жеребятину превратила.
Космач не перебивал, только взглянул на опустившего голову рыжего. Да не в чести в пивнушках человеческие драмы. То ли дело байки о сношениях фей. Что ж и их послушать можно. Только бы девчонку отсюда выпроводить. Не для её ушей предстоящий рассказ. Хотя какое ему дело. Месяц, два и пойдёт по рукам, принося лишнюю монетку в мошну трактиршика. А может уже. Кто разберёт. Знанием женщин колдун похвастаться не мог и вообще не любил вмешиваться в чужие дела и судьбы.
— Значит так,- начал бородач, получив очередную кружку местной дряни,- Харчок этот из манды баронесской вытекший хоть мордой и смазлив был, а нутром-говно. Местных девок портить любил. Девочек совсем ещё. Налетит на своём коне, подхватит, поперёк седла перекинет и… Вот и с кузнецовой дочкой так же. А отец не стерпел. В полночь требы как заведено принёс и к самой Королеве нечести обратился. С просьбой наказать выблядка а взамен пообещал как водится отдать то о чём не ведает. Ну а ведомо о чём не ведает. Ублюдок в животе у дочурки уже поселился. А нечисти только то и надо.
— Угу,- поддакнул друже с подбитым глазом,- человеческие дитяти потребны мазь варить.
— Заткнись… так вот… феи эти хотя и с формами, но мелкие и тощие, но, блять, красивые. Вон, как эта востроглазая красношапка… И хочется и стыдно И живут они… ну пока не помрут вообщем. И падки, твари до людей. Потому как у всех ихних мужиков стручки отсохли за древностью лет. Но драть их можно только в задницу ну или рот накройняк, если зубов не боишься, а иначе всё, навеки в к себе в холм утащат и пока досуха не выжмут — с хера не слезут… Но самое мерзкое — это фейный поцелуй. У них язык, что твоя гадюка доползает до самого сердца и…
Колдун сидел и слушал, полуприкрыв глаза, а слова кружили, очищаясь от шелухи, скверны. Он понимал, что всё это байки, россказни, и на самом деле, конечно было не так, если вообще было, но по сути это и не важно, важен складывающийся образ. Основа любой магии. Об этом знали древние и исписывали стены пещер а затем гробниц ибо на первом месте стоит чувственное восприятие. Недаром художник считался повелителем жизни. Этим колдун и занимался прислушиваясь к байкам в трактирах и у костров, писал воображаемые картины. И знал, что рано или поздно встретит королеву Фей. Волшебные существа привязаны к этому миру, и вынуждены делать, то что думают люди, истинные творцы. Это и есть величайший и страшный секрет волшебного народца. Поэтому любая небылица отчасти становилась правдой. Ибо образ всегда связан с оригиналом. Именно поэтому сейчас в голове учёного, философа и чернокнижника Эйтерна Мак Хейлина под шумный гомон собутыльников разворачивались скабрёзные сценки достойные потешных балаганов для черни приправленные толикой извращённо-кровавого сладострастия.
***
Квинтэссенцию же второго типа истрий, которые звучали неизмеримо возвышенней, но и банальнее поведала как раз та самая милая девчушка, при этом то и дело краснея и не отводя глаз от колдуна:
«В здешнем лесу, что до сих пор высится вон там, за холмами. Когда-то в стародавние времена, ну давненько то есть, когда мы ещё тут не поселились была полянка, значит. В этом лесу. Да не простая, а чудо какая хорошенькая. Сплошь её усыпали дивные, нежные розы. Как будто кто-то расстелил яркий плащ под суровыми и колючими елями. Неодобрительно покачивали они мохнатыми головами да разводили разлапистые ветки, слушая щебечущую болтовню цветов.
— Ох, сестрицы, а ведь действительно, мы самые прекрасные из всего, что есть на свете?
— Да, наши лепестки краше разрумянившейся зари.
— Да-да!!! Никто не сравнится с нами. Ни зверь лесной, ни человек красной.
— Так уж и никто? — вдруг раздался голос, в котором слились и вздохи ветра, и шум дубравы, и звон весеннего ручья.