Да здравствует Солнце!

Проснувшись рано утром от резкого толчка вагона, он обнаружил в ушах резкую боль и вместе с тем – целое сонмище звуков, летевших к нему со всех сторон, причём преувеличенно громких. Он никогда раньше не замечал, что вокруг него так много разнообразных шумов. Теперь он отчётливо слышал и стоны, и шёпоты, и крики, и стук колёс, и разговоры санитаров между собой. «Контузия прошла», – подумал он и сказал об этом Римме, дремавшей подле него.

– Слух вернулся ко мне, и я должен вернуться к товарищам, – объявил он ей.

Римма тёрла воспалённые, красные от недосыпания глаза.

– Стёпа, твой полк разбит, куда ты собрался возвращаться? Отлежись в госпитале хотя бы недельку. У тебя контузия, скорее всего, с сотрясением мозга, и плечо твоё надо госпитальному врачу показать.

– Не хочу, я здоров, – стоял на своём Степан. – Что мне делать в госпитале?

– Давай вот что. Мы как раз подъезжаем к Чернигову. Вот уже станция видна. Мне тут сходить и пересаживаться на другой поезд, до дома. А у тебя как раз направление в Черниговский госпиталь. Поэтому давай-ка сойдём вместе.

Они сошли вместе и оказались на вокзале обычного тылового города. Обстановка вокруг была самая мирная. Те же торговки, те же продавцы газет, те же извозчики и ротозеи–прохожие, что и всегда. Как будто и не было никакой войны. И Римма, и Степан сразу это почувствовали. Римма была рада, что ей удалось вывезти Стёпу в тыл и тем самым сохранить ему жизнь, которой он наверняка бы лишился, если бы остался на фронте ещё хотя бы пару дней. В этом она была убеждена. Она видела слёзы в его глазах и понимала, что это не к добру. «Всё, что истончилось, погибает», – звучало в её ушах. Римма с любовью смотрела на Степана и держала его под правую руку и как раненого, и как суженого одновременно. Левая рука у него была на перевязи.

– Как я счастлива, счастлива, счастлива, – повторяла она, глупо улыбаясь, и тёрлась щекой о его плечо. – Мы с тобой будем вместе. Не важно, долго ли, коротко ли. Но важно, что сейчас.

– Когда твой поезд? – спросил он её.

– Нескоро ещё. Я страшно счастлива, что мы вырвались из этого ада. Пойдём со мной.

Переходя улицу, Римма услыхала за спиной вой подлетающего снаряда тридцатисантиметровой мортиры и сразу обернулась, готовая закрыть своим телом Степана. Но никакого снаряда нигде не было – воющий свист исходил от трамвая, скрипевшего старыми тормозами. Римма посмотрела на Степана и смущённо рассмеялась.

Римме захотелось есть. Они зашли в ресторан на первом этаже гостиницы «Александровская».

– Как это странно, – сказала Римма, когда они осмотрелись. – Все эти шёлковые портьеры, хрустальные люстры. Эта праздная публика. Мне кажется, я во сне. Мне снится всё?

Степан кивнул.

– Значит, ты мне тоже снишься?

– И я тоже тебе снюсь.

– Значит, ничего нет? Как это странно. Но я-то есть? И ты есть? Я могу дотронуться до тебя рукой. Фу, какое облегчение. А то у меня голова закружилась.

Степану вдруг стало жаль Римму до такой степени, что он крепко сжал её руку. Римма продолжала с любопытством рассматривать потолки с лепниной и люстры.

– Словно и нет на земле войны. Откуда мы с тобой сюда попали? Кто-нибудь вообще поверит нам, если мы расскажем, что только недавно пережили? Едва ли. Скажут, что мы сумасшедшие и отправят нас с тобой в лечебницу.

– Им и не нужно ничего рассказывать, – сказал Степан. – Даже если поверят, то не поймут. Поймут только те, кто был с нами.

– Это и печально. Выходит, что я теперь должна мучиться и носить в себе свои кошмары. Они будут сниться мне всю жизнь, даже если я проживу ещё сто лет, и я никому-никому не смогу о них рассказать. Даже своим детям. Впрочем, им знать о моих кошмарах будет необязательно. Я хочу, чтобы у меня было много детей, по крайней мере, пятеро. Три мальчика и две девочки. Да, именно столько, три мальчика и две девочки, и никак не меньше.

– Почему именно столько? – улыбнулся Степан.

– Потому что мальчиков в семье должно быть больше. Они вырастут сильными и умными и будут оберегать девочек. А девочки будут восхитительно красивыми, как яблоневый цвет. Я уже придумала, как их назову – Софья и Катя.

– Интересно ты придумала! Вот у нас в деревне детей всегда называют по святцам.

– У нас обычно тоже. Но мне нравятся эти имена, других я не хочу.

– Почему твои родители назвали тебя Риммой? Я не знал такого имени раньше.

– Мои имя означает «римлянка», мои родители хотели воспитать меня стойкой и сильной, как жительницу античного Рима.

– Пожалуй, ты самая сильная и самая стойкая из женщин, которых я встречал.

– Да, я самая-самая. Но только не сегодня. Не оставляй меня, пожалуйста, одну – просительным тоном сказала Римма.

Степан ответил не сразу. Он знал, зачем Римма увезла его с фронта. Как и всякой молодой женщине, особенно перенесшей столько страданий, ей хотелось счастья. Теперь она нашла своё счастье и собиралась бороться за него.