Страница 83 из 106
Действительно, его грудь украшали два георгиевских креста, слегка прикрытые куском материи, пришитым на живую нитку.
– Так точно, – пробасил довольный Меркулов. – Первый за бой при Миколаеве, а второй за штурм Перемышля. Там же был ранен штыком, попал в госпиталь, но ранение пошло мне только на пользу. Ну что за воин без ранений?
– Выходит, мы с тобой в Галиции соседями были? Я тогда только прибыла в летучий отряд.
– Жаль, что я не встретил вас там. Я сразу, я давно ещё понял, что вы – необычная барышня. Но всё-таки, как же, как вы тут, на фронте, живёте? Война – не женское дело, убить могут, и к тому же вши, грязь, холод …
– Да я об этом, голубчик, не думаю совсем. Я привыкла.
Римма долго говорила с Меркуловым, и во время разговора оттаивала изнутри. Меркулов был, как всегда, энергичен и переполнен силой и любовью к жизни, которых хватило бы на троих. Они вспомнили Винницу. Воспоминания о мирном времени зажгли внутри Риммы огонёк надежды и успокоили её.
«Надо жить, – думала она про себя, слушая Меркулова. – Нужно обязательно пережить эту лихую годину».
– Берегите себя, Римма! Вы должны, вы просто обязаны себя сберечь, вот мой вам наказ, – сказал на прощание Меркулов. Он взял её ручку в свою большую лапищу и приложился к ней губами.
Римма совсем по-детски улыбнулась, когда жёсткая щетина усов пощекотала её руку.
– И ты тоже не подставляйся под пули! – сказала она то ли с опаской, то ли с шутливой командой в голосе. – Прощай же, дружок!
Она ещё раз обернулась, помахала ему рукой и ушла к себе в блиндаж. Она успокоилась совсем и перестала мучиться.
«Постараюсь просто выжить, а там будь что будет», – решила она
В один из стылых январских дней Степан долго сидел в аппаратной за своим радиотелеграфом, напоминавшим маленькое пианино с рядом чёрных и белых клавиш. На телеграф приходили всё новые и новые шифрованные депеши из штаба корпуса: сообщалось, что немцы готовятся перейти в общее наступление в ближайшее время, присылались ворохи инструкций, нетерпеливо запрашивалась куча цифр и отчётов.
Местом главного прорыва германское командование наметило те самые три с половиной версты между деревнями Гумин и Воля Шидловская, которые занимали юрьевцы. Немцы сосредоточили в этом месте мощную ударную группировку в составе двух корпусов и одной пехотной дивизии. Артиллерия противника на этом крошечном участке фронта насчитывала к началу наступательной операции пятьсот орудий, в том числе сто пятьдесят тяжёлых. Кроме того, немцы на этом участке фронта располагали огнемётами и минометателями, бросавшими на шестьдесят метров мины весом в 3 ½ пуда[65]. С нашей стороны противопоставить этой огневой мощи было особенно нечего, так как в декабре до офицеров и нижних чинов был доведён приказ по армии о расходовании не более трёх снарядов в день на каждое орудие. Больше было нельзя, так как возникал риск остаться без снарядов вообще. Юрьевцам предлагалось отстреливаться из винтовок и семи имевшихся у них пулемётов.
Все знали, что предстоит жестокий бой, но думать об этом никто не хотел. Поэтому люди с радостью уцепились за разрешение командующего полком устроить крещенский праздник-маскарад. Наряды готовили все вместе с весёлым оживлением. Один из солдат по имени Матвей и по прозвищу Веретено, в миру опытный портной, возглавил все пошивочные работы. Он почти без инструмента, одной лишь толстой сапожной иглой и ножницами для разрезания проволочных заграждений, изготовил целый гардероб для святочного маскарада.
– У тебя чёрт в подкладке, а сатана в заплатке, – похвалил его фельдфебель.
Матвей был невысок ростом, сутул и худ. Всё в нём было, как казалось, слабое, даже глаза близоруки. Ему помогал его друг, могучий как бык, широкоплечий и широкоскулый солдат, отец большого семейства, настоящего имени которого никто не помнил, а все знали по прозвищу Храпоидол. Так его прозвали за то, что по ночам он невыносимо громко храпел. Эти двое были не похожи не только внешне: Матвей обладал недюжинной смекалкой и инициативой, Храпоидол же был глуповат, то есть он был одним из тех людей, которые запросто могут положить на ладонь кусок сахару и спросить: «А ну угадай, что у меня в руке?» В ответ ему обычно говорили: «Дупло ты деревенское. Ты бы хоть за спину сахар спрятал, что ли!» Храпоидол не обижался. Он с Матвеем и в бою, и в окопах всегда держались друг около друга. Там, где сила Храпоидола не помогала, срабатывала смекалка Матвея Веретена.
И вот настали святки. С шумом, гамом, криком и свистом в окопах появились ряженые: тут был и седой старик с мочалом вместо бороды, с батогом в руках, и цыган с кнутом, и цыганка с ребёнком-чучелом, нищие, медведи, скоморохи, и кого там только не было. Храпоидола переодели в Мамая Поганого, а Матвея – в Кощея Бессмертного. Вся эта толпа оживлённо шумела, гудела, свистела, плясала и смеялась. Римма тоже приняла участие в общем веселии. Она переоделась в Кикимору, украсив свою голову париком из мочалки и обвешав себя со всех сторон узкими и длинными тряпочными лоскутами. А Степан замаскировался при помощи шарфов, полотенец и всяких подручных материалов русской боярышней. Он так похудел в плену и во время побега, что от его богатырской фигуры осталось одно воспоминание. Зато боярышня вышла из него такая прехорошенькая, что Кикимора - Римма даже посадила его к себе на колени, к восторгу всей толпы. Один из солдат был наряжен сапожником, он сел на самодельную скамью и сделал вид, что шьёт сапоги. Другой солдат подтолкнул к нему «боярышню». Сапожник взял её за ногу, как будто хотел снять мерку, и поднимал её всё выше и выше, пока «боярышня» под общий хохот не начала грязно ругаться и не вырвалась из рук.