Страница 84 из 106
После этого начались пляски под гармошку и балалайку, частушки, хороводы, балаганы, спектакли, состязания, фокусы. Смеху и веселья было очень много. И вся эта музыка, шум и гам прерывались раскатами вражеской артиллерийской пальбы, на которую никто не обращал никакого внимания. Праздник закончился уже лунной, морозной ночью, чаем в землянках. Римма обнимала Степана, как родного.
Семнадцатого января 1915 года в начале десятого часа утра немцы, и так периодически обстреливавшие русские позиции в этом секторе, начали массированную артиллерийскую подготовку. Это была прелюдия наступления. «Началось», – пронеслось по окопам Юрьевского полка. И вскоре отдельные выстрелы уже не были слышны, всё слилось в один общий гул и рёв. От грохота совсем не было слышно человеческого голоса. Огненный вал катился по окопам, утюжил и кромсал линию обороны полка. Солдатам казалось, что они попали в преисподнюю. Небо и солнце исчезли за плотной пеленой чёрного дыма. Время, казалось, остановилось. Русская артиллерия изредка отвечала, но её жидкий ответ полностью заглушался громовым рёвом сотни немецких батарей. У некоторых солдат не выдерживали нервы, они прижимались спинами к промёрзшим стенкам окопа, молились и плакали, прося о чём-то своих товарищей. Но их слов нельзя было разобрать из-за адского грохота. Возможно, они просили не оставлять их тела у врагов, а отнести в тыл и похоронить по-христиански. Это производило жуткое впечатление и на самых стойких – каждому хотелось утешить несчастных, обезумевших от страха людей. Никто ни о чём не думал, но все понимали, что вместе с огненным валом разрывов на них надвигалась сама смерть. Солдаты, собравшись в кучу, близко прижавшись друг к другу, сидели возле офицеров и растерянно смотрели на них, как будто ожидая от них чудесного избавления. Но и офицеры были в том же беспомощном состоянии. Скрыться было некуда. Выстрелы раздавались чаще и чаще, разрывы были ближе и ближе. Все ждали только смерти как избавления. И она пришла.
Храпоидол лежал на спине, неловко подогнув под себя руку, как будто пытался спрятать в кулаке за спиной кусок сахару, да так и уснул. Матвей Веретено сидел на дне окопа с перекошенным от ужаса лицом. Половины черепа у него не было. «Сапожник» лежал неподалёку, изрешечённый мелкими осколками. Гриньке-забавнику повезло меньше: он пока оставался жив. Из того места, где у него была когда-то кисть правой руки, пульсирующими чёрными волнами хлестала кровь, он стонал в забытьи.
Только в восьмом часу вечера немецкие орудия замолчали. Немецкая артиллерия сделала своё дело – сравняла с землёй многие окопы и блиндажи, другие сильно повредила. Приближалась очередь немецкой пехоты.
Восемнадцатого января, в темноте морозного утра, в семь часов и тридцать минут немецкая артиллерия вновь открыла ураганный огонь по позициям Юрьевского и соседних с ним полков. После двухчасовой сокрушительной артиллерийской подготовки, когда уже за чёрным бором разгорался кроваво-красный строгий восход, немцы поднялись из окопов и густыми цепями пошли в атаку. В своих чёрных шинелях они были похожи на демонов. Их было много, целые полчища приближались с угрожающей быстротой к русским окопам. Вскоре от их чёрных шинелей не стало видно голубого снега, всё вокруг стало чёрным. Острие немецкой атаки было направлено в стык между Юрьевским и Лифляндским полками.
Немцы были встречены шквальным пулемётным и ружейным огнём. Пули сбивали с ног наступающих. Первая цепь была буквально скошена пулемётными очередями. Поднявшиеся за ней следом вторая и третья волны атакующих подошли уже ближе к русским окопам, но и их изрешетило пулемётным огнём. Но за третьей волной пошла в атаку и третья, и четвёртая, и пятая, и десятая, и двадцатая… Как из-под земли вырастали всё новые и новые немецкие цепи, которые неустрашимо шли прямо на пулемёты. В решающий момент боя русская артиллерия открыла шрапнельный огонь по наступавшим. И тут они, не выдержав, дрогнули и начали отходить назад. Но не все – некоторые сильно поредевшие немецкие цепи продолжали упорно идти вперёд.
Тогда командир юрьевцев приказал трубачам трубить сигнал к атаке. Капитан Бородкин и подпоручик Панов первыми встали во весь рост и бросились вперёд, подавая пример другим. Солдаты Юрьевского полка перевалили через бруствер[66] (где он ещё не был снесён осколками) и бросились в атаку. Прямо перед линией окопов схватились врукопашную с ожесточённым, остервеневшим врагом. Дрались всем, что попадало под руку: штыками, ремнями, прикладами, снарядными ящиками. Изуродованные яростью лица мелькали, изрыгая несвязные звуки, сплетались в змеиные клубки чёрные и серые шинели, яростно гудел и звенел металл, сталкиваясь со встречным металлом. В это мгновение боя солдаты не помнили себя и не думали ни о чём. Единственный инстинкт, живший в них в эту минуту, подсказывал: «Если не убьёшь ты – убьют тебя». Сотни и сотни жизней оборвались в эти мгновения. Офицеры Бородкин и Панов тоже погибли. И всё же первая атака немцев была отбита.
Но германская артиллерия не дала перевести дух и опять обрушила огненный шквал на русские позиции. К часу дня обстрел прекратился, и наступило затишье. А в два часа дня неприятель опять пошёл в атаку. Немцы ударили в самый центр. Здесь русские и немецкие окопы разделяло не более двухсот шагов, и часть атакующих, несмотря на убийственный огонь, преодолела это расстояние и добежала до русских окопов. Произошла рукопашная схватка. Немцы были переколоты штыками, кроме примерно сорока человек, сдавшихся в плен. Атака захлебнулась.
Казалось бы, самое трудное уже позади – теперь самое время перевязать раненых товарищей и свернуть папироску. Но не тут то было. Оказалось, что все прежние атаки были лишь прелюдией основных событий. Около трёх часов дня наступило время массированной атаки. Немцы пошли в решающее наступление густыми цепями на позиции Юрьевского полка и на прикрывавшие его с флангов Лифляндский и Олонецкий полки. Кровопролитие возобновилось с удвоенной силой.