Страница 80 из 106
Сгущаются сумерки, а они ничего и никого не замечают. При таинственном свете свечей они заняты делом – развешивают на ёлке мишуру и стеклянные шары, разрисовывают окна в детской белилами и серебряной краской, изображают на них ангелочков, снежинки, ёлочки. Митя с упоением рисует, высунув язык, и готов рисовать хоть всю ночь, но Римма уже зевает и хочет спать. Она не желает прогонять Митю и не знает, как ему сказать, чтобы он уходил.
Тут Елена Николаевна приходит дочери на помощь. Она с шумом входит в детскую и выпроваживает кавалера со всей решимостью: «Сударь, уже девять часов, вам пора домой – соизвольте поберечь нервы ваших родителей». Митя краснеет, натягивает на худенькие плечи гимназическую шинель, на уши фуражку, кидает прощальный, томный взгляд на свою возлюбленную и исчезает за дверью. Риммины глаза слезятся, ей теперь уже хочется, чтобы Митя вернулся, но тут звенят колокольчики и к дому подъезжают сани, с которых спрыгивают девочки и мальчики с рождественской звездой на длинном шесте; они запевают колядки прямо под её окном. О Мите забыто. Впоследствии кто-то ей говорил, что этот мальчик бросил гимназию. Она никогда его больше не видела и почти никогда не вспоминала о нём, но сегодня почему-то вспомнила. «Должно быть, он испытывал тогда нечто похожее на то, что я испытываю сейчас», – догадалась Римма.
«Так вот что такое любовь», – думала она о своём теперешнем чувстве. – «Я представляла это себе иначе. Я думала, что это бывает после долгого знакомства, когда человек раскроет себя целиком, проявит характер, обнаружит рассудок и ясный ум, когда выяснится, что жизненные цели и принципы совпадают в мельчайших подробностях. Я думала, что найду себе избранника среди земских учителей или врачей, среди людей, духовно близких мне. Я думала, что на это уходят долгие месяцы, годы. А оказывается, всё гораздо проще – это происходит за считанные мгновения. Я не успела и опомниться, а сердце само решило мою судьбу за меня. Да, теперь всё решено: мы будем вместе всю жизнь – долгую ли, короткую ли – а остальное не важно».
И тут Римма ужаснулась так сильно, что едва не вскрикнула. Она вдруг вспомнила слова Степана о том, что он женат. Как же так?! Единственный раз сердце подсказало ей, что она любит, но если он женат, то никогда не сможет быть с ней?!
Но нет, нет, попыталась успокоить она себя. Его жена осталась в России. Она далеко, где-то там, в мирной жизни, а мы здесь. А вдруг он позабыл жену? Может, он её разлюбил? Или никогда не любил? И, потом, мы-то с ним здесь, на войне, а здесь свои законы. Здесь нужно быть искренним и любить сейчас, потому что завтра любого из нас могут убить. Здесь нельзя ждать и откладывать.
Римма заторопилась назад. Солнце уходило за лес. Длинные, синие тени ложились на снег, как голубые самоцветы. Она решила, что должна немедленно увидеть Степана.
Но Степана нигде не было.
Ему пришлось отправиться на железнодорожную станцию, чтобы исправить неполадки на линии связи. Местные телеграфисты расположились около станции в двухэтажном кирпичном корпусе, рядом с винокуренным заводом. Степана угостили чаем и селёдками и поделились с ним последними сплетнями. Соседство с винным заводом было источником постоянных волнений и беспокойств в военной среде. Несмотря на то, что целая рота охраняла цистерны со спиртом, которые не успели вывезти при эвакуации завода, проходящие воинские части неизменно совершали попытки проникнуть к запретному зелью и отведать его. И когда в одну лунную ночь трое еле стоящих на ногах пехотинцев были задержаны патрулём около цистерн с неопровержимыми уликами своего преступления – коловоротом и шлангом, комендант станции понял, что пришло время жёстких решений.
Эвакуировать спирт подальше от линии фронта было чистым безумием, так как паровозов не хватало даже для воинских эшелонов. И комендант принял соломоново решение вылить весь спирт на землю. Однако приехавшие для контроля чиновники акцизного надзора должны были убедиться, что промёрзшая, обледенелая земля не впитывает спирт. Он разливался по окрестным полям на большое расстояние, оставляя повсюду озерца, ручейки и лужицы. Эти водные, а точнее спиртовые преграды, манили и влекли к себе людей в серых шинелях. Каждый из них посудой, которую ему удалось достать, пытался зачерпнуть себе живительной влаги. Тогда комендант изменил тактику: он приказал выливать оставшийся спирт малыми дозами и со значительными перерывами. Это растягивало операцию на долгие сроки. Как подсчитали телеграфисты, для выливания десяти тонн спирта такими темпами потребовалось бы не менее полугода. По полю шныряли солдаты, то и дело нагибаясь к земле, как большие серые птицы, клюющие зёрна. Степан тоже не отстал от других и доверху наполнил свою манерку.
Исправив линию связи и заодно заправившись огненной водой, Степан вернулся в расположение полка. Ему было хорошо от спирта, внутри головы разлилась приятная теплота и постукивали мягкие молоточки.
В тесном блиндаже, приспособленном под аппаратную, было не продохнуть от махорочного дыма. При свете керосиновой лампы он напоминал густые облака. Римма даже закашлялась, и на звук сразу повернули головы Степан, ещё два унтер-офицера и фельдфебель, свирепо игравшие в карты. Они бросили своё занятие, встали и пропустили Римму вперёд, к столу.
– Ну и начадили, – для вида проворчала Римма.