Страница 79 из 106
– Нет, не довелось пока.
– Вы недавно в нашем полку?
– Недавно. Я вообще-то был в плену, – ответил Степан, ласково глядя на неё. – Три долгих месяца.
Они помолчали. Римма осторожно посматривала на Степана.
– Вот я хотела бы спросить, правду ли говорят у нас про истязания в германском плену? Или это только слухи?
– Могу вам рассказать, Римма Михайловна. Судите сами… – и Степан обстоятельно и не спеша поведал ей обо всём, что видел и чувствовал в плену, особенно подробно рассказал о бедном Якове и его последних днях, о Григории и о Глебе. В том месте, где Глеб благословил его на побег, он заметил, что в глазах Риммы блеснуло что-то очень близкое, что он уже видел в её глазах утром в церкви.
– А теперь я страшно счастлив, что я здесь, – закончил он свой рассказ.
Некоторые время они стояли молча. Степан отошёл на несколько шагов вперёд и закурил. Было темно, в морозном небе ярко искрились звёздочки. Но Степан был не здесь, он мысленно вернулся в лагерь Шнейдемюлле. Тяжёлые воспоминания не сразу отпустили его. Постепенно Степан пришёл в себя и оглянулся. Он спиной почувствовал на себе взгляд Риммы Михайловны, очень тёплый и сочувственный взгляд.
– Отчего же вы теперь счастливы? Ведь война ещё не кончена.
– Оттого, что я дома.
– Но это не дом. Дом – это где ваша семья, супруга, дети. Вы женаты?
– Да. У меня в России остались жена и крохотная дочка. Но пока война не кончилась, мой дом здесь. А мои товарищи – это моя семья.
– Голубчик, разве окоп может быть домом? – Римма ласково взглянула на него. – Ваш дом там, где вас точно не могут убить.
– А нас не могут убить, – с каким-то мерцающим блеском в глазах возразил Степан. – Мы растём из земли, как сныть-трава. Нас косят, топчут сапогами, жгут кострами, нас едят лошади, а нам всё нипочём – мы каждой весной снова вырастаем и летом к Петрову дню цветём. И ничего с этим не сделаешь…
Римма будто ждала от него этих слов. Она с жаром обхватила Степана за шею, поднялась на цыпочках и быстро поцеловала в губы. Это стало полной неожиданностью не только для Степана, но и для неё самой.
– Я люблю тебя, – шепнула она ему, после чего сразу отпустила и быстро убежала в темноту, не оглядываясь.
Изумлённый Степан долго стоял неподвижно и только смотрел ей вслед.
Всю ночь после этого разговора Римма не спала. И на следующее утро новые, молодые, незнакомые ощущения захватили её. Она полюбила Степана. В душе её нежданно распустился дивный цветок, а лицо её – она физически ощущала это – стало свежее и красивее, чем было раньше. Морщинки на лбу сами собой разгладились, синяки под глазами исчезли. Чувство, охватившее её, было тревожным, радостным и совсем новым для неё. Это не была христианская любовь, которую она испытывала по отношению ко всем солдатам и офицерам вообще. Это не было похоже на сострадание к раненому. Это не был интерес, который некогда вызвал в ней уланский унтер-офицер Громилёв. И это не была глубокая симпатия, которую пробудил в ней покойный прапорщик Мищенко. Это была подлинная любовь женщины. Откуда и зачем она пришла? Почему на войне, где размякать так некстати? Почему именно сейчас, на Рождество? Почему именно к этому человеку? Римма искала ответы в своей радостно взволнованной, мятущейся душе и не находила их. Произошло таинство зарождения любви, вот и всё, что она знала. Произошло рождественское чудо! Родился Христос, и одновременно родилась её первая любовь.
Ей стало тесно в санитарном блиндаже от своих мыслей. Она с трудом дождалась обеда, но не пошла к котлу вместе со всеми, а пошла в поле. По бескрайним белым просторам, между холмами и редкими одинокими деревцами гулял свежий морозный ветер, жёг щёки и щипал её нос. Весёлый снег светился миллиардами ослепительных бриллиантовых звёздочек. Римма даже зажмурилась, то ли от удовольствия, то ли от яркого света. Снег лежал чистый, нетронутый и навевал воспоминания о рождественской ёлке, о доме, о родине.
Римме вспомнилось детство. Тогда грудь теснило такое же предпраздничное волнение, будто вот-вот должно произойти что-то очень хорошее, волшебное, чего никогда раньше ни с кем не происходило.
Она видела как наяву, как идёт по улице Ставрополя, между двумя рядами приземистых домиков, укрытых пушистыми перинами, а под её сапожками хрустит голубой снег. Солнце только что закатилось, оставив после себя нежно-жёлтый край неба, а другой край уже захватила сочная, тёмно-синяя, звёздная мгла. Вокруг свежо, таинственно и красиво. Ей тринадцать лет. Рядом с ней в фуражке с серебряным гербом, из-под которой торчат красные, подмороженные уши, шагает смешной гимназист Митя; он несёт её портфель и заглядывает в её глаза. Мальчики и девочки тогда учились в разных гимназиях и могли общаться только после уроков. Митя намеренно идёт близко-близко к ней, чтобы как бы ненароком касаться рукава её полушубка. Когда эта хитрость ему удаётся, он становится совершенно счастлив. Она кокетливо подмигивает ему и хохочет: «Не размахивайте так моим портфелем, Митрий, а не то потеряете равновесие и улетите в сугроб – мне придётся вас выковыривать оттуда». Митя в ответ глупо улыбается и басит: «Сила земного притяжения не позволит мне так далеко улететь от вас». Они вместе заходят в дом Риммы. Митя боязливо оглядывается – опасается, как бы мама Риммы, известная на всю округу своей строгостью, не вышвырнула его вон, нарушая все земные и небесные законы физики.