Да здравствует Солнце!

Степан старался держаться бодрым и не унывать, хотя поводов для уныния было достаточно. Он уже месяц провёл в лагере, похудел и ослаб от плохого питания, но пока не нашёл ни малейшей возможности убежать. Лагерь надёжно охранялся, а многочисленные охранники были неподкупны, недоброжелательны и исполняли свои обязанности с немецкой добросовестностью. Те пленные, кто уходил на работу за пределы лагеря, охранялись с двойной строгостью и тоже не имели шансов на побег. Во всяком случае, как рассказывали «старожилы», из этого лагеря ещё никому не удалось сбежать. Однажды, правда, Степан стал свидетелем страшного зрелища, которое он потом не мог забыть до самого конца своих дней. Человек двадцать или тридцать русских пленных из соседнего барака подошли к проволоке, ограждавшей лагерь, взялись за руки и с криками дружно полезли на неё. Охранник на сторожевой башне развернул пулемёт и прострочил длинной очередью половину из них. Ещё два или три человека были застрелены из винтовок другими охранниками. Остальные бросились врассыпную. Хотя для других пленных никаких репрессий не последовало, но настроение в лагере после этого стало совсем мрачным.

Товарищи Степана по бараку были морально подавлены, физически истощены и о побеге даже не помышляли, тем более не говорили вслух. Разговоров в лагере вообще велось очень мало. Кто умел читать – листали номера «Русского вестника», щедро разбрасываемые немцами по всему лагерю. Степан не имел привычки к чтению газет, но так как читать было больше нечего, решил тоже попробовать. Его удивили письма читателей, которые публиковала редакция:

«Все русские пленные довольны, что они в Германии. С ними вежливо обращаются и хорошо кормят»;

«Господин редактор! Я и много моих товарищей хотят после войны остаться в Германии. Посоветуйте, куда обратиться насчёт этого самого. С почтением Иван Васильев»;

«Господин редактор! Я русский неграмотный крестьянин, но я заявляю, что в Германии крестьянам живётся лучше. У нас пытались всё свалить на жидов, но я с этим не согласен. Семён Тарасов».

Также в газете часто публиковались фотографии, например, полупьяные русские солдаты с бутылками в руках сидят на мортире, вдали видна кучка немцев, а внизу пояснение: «Русские солдаты братаются с доблестными немецкими войсками».

Степан не мог объяснить себе смысл этих публикаций и думал, что под видом пьяных русских солдат тоже сфотографированы переодетые немцы. Иногда в газетку бывала вложена листовочка, напечатанная со странными ошибками: «…Мужик Елисей жил себе совсем по-несчастному. Он снимал себе квартиру у помещика и в поте лица своего ходил в поле на заработу…». Такие листовки не нравились Степану. Прочитав пару-тройку номеров, он забросил чтение.

Иногда по вечерам то один, то другой сосед скупо вспоминал что-то из своей довоенной жизни, но вскоре замолкал, так как никто не хотел слушать – всем становилось только горше от таких воспоминаний. Яков после того злосчастного удара сапогом в грудь всё время жаловался на боли в сердце. Он ослабел, стал бледным и вялым и почти совсем потерял интерес к жизни. Потом у него поднялась температура. Он лежал, закутавшись в шинель, и дрожал от холода. Со страхом в глазах спрашивал он Степана:

– Что со мной? Это горячка?

– Это ничего, это не горячка, – успокаивал его Степан, хотя сам не был уверен. – Это так, пошерсть. Пришла и уйдёт.

Степан постоянно делился с ним своим хлебным пайком, иногда отдавал его целиком, но это не помогало. Он с грустью видел, что его землячок долго не протянет. Только иногда в глазах Якова появлялось оживление – когда Степан вечером рассказывал что-нибудь про свою деревню, хозяйство и пасеку. Он даже несколько раз просил Степана повторить заговор пасечника: «Полети, моя пчела, на все четыре стороны за жёлтыми восками, за сладкими медами, приноси мёд в свои ульи…» От этих слов он улыбался во весь свой щербатый рот.

Степан не терял надежды сбежать. Он присматривался к пленным, стараясь выбрать себе среди них товарища – отчаянную головушку, не боящуюся риска. Григорий не подходил для этого, слишком уж он был боязлив. Однажды Степан поделился своей потайной мыслью с Глебом – тем самым пожилым солдатом, который призывал не вешать нос. Но Глеб страдал от ревматизма и к тому времени еле волочил ноги. Он тихонько сказал Степану:

– Ты, голубчик, беги отсюда, если есть силы. Помоги тебе Христос. Я за тебя молиться буду. А мне самому, как видно, здесь помереть придётся. Ах, как не хочется в эту землю ложиться. Чужая она…

Яков между тем вроде бы начал поправляться и даже пошёл на работу. Но в самом начале рабочего дня в цеху он упал в обморок, и Степан отошёл от своего рабочего места, чтобы помочь ему подняться на ноги. Охранник заметил это и сразу попытался огреть Степана палкой по спине. Степан уклонился от удара, чем сильно взбесил охранника, и тот с бранью набросился на Степана и потащил его в лагерную комендатуру. Там на Степана наорал какой-то офицер с красным лицом и крестом на мундире («георгиевский кавалер», как его определил Степан), и его жизнь круто изменилась в худшую сторону.

На следующий же день Степан был освобождён от столярных работ и направлен на очистку выгребных ям и отхожих мест в лагере. Четверо русских военнопленных под присмотром охранника– унтер-офицера обходили все блоки лагеря и чистили сортиры. В руках у несчастных были трёхметровые деревянные шесты, к концам которых проволокой были прикручены железные кастрюли. Этими кастрюлями приходилось в течение всего дня непрерывно вычерпывать нечистоты в специальные бочки. Немецкий унтер-офицер брезгливо зажимал при этом нос и отходил подальше. Иногда он бросал презрительно в адрес пленников что-то вроде “Na los, weitermachen, ihr Scheisskerle![58]”, если кто-то из них начинал шататься от жуткого зловония и на минуту прекращал свою работу. Если охранник попадался злой, то он сопровождал свои слова ударом приклада. Как только большая бочка наполнялась нечистотами доверху, её общими усилиями ставили на тележку. Бывало, что при этом часть содержимого выплёскивалась на штаны или за шиворот несчастным. Когда бочку удавалось наконец поставить, один из пленных накидывал на себя ремень и впрягался в тележку вместо лошади, второй подталкивал её сзади.