Страница 69 из 106
Степан растолкал Якова, спавшего рядом, и они вместе со всей толпой пошли на работы.
Только вечером Степану удалось хорошенько рассмотреть то место, где ему предстояло прозябать. Он увидел длинные ряды гамаков, расположенных параллельными линиями. Внизу в беспорядке были разбросаны на полу соломенные матрацы. Между рядами гамаков у входа и выхода — стол и две скамьи. Пленных в бараке в течение дня оставалось очень мало. Это были больные. Они лежали или сидели на полу и играли в карты или выделывали всякие мелкие вещи на продажу. Один разрезал свои сапоги, чтобы получить кожу для кошелька, другой мастерил из дерева этажерки и полочки, третий вязал коврики. Как выяснилось позже, все эти вещи пользовались большим спросом у пленных других национальностей – прежде всего французов и англичан, которые размещались в другой части лагеря. Труд двух дней обменивали на кусок хлеба.
Степан познакомился со старожилами лагеря. Лица большинства пленных были нездорового серого цвета, восковые, исхудалые. Большинство их было запугано, они часто оглядывались, передвигались робко, неуверенно, шаркали ногами. Ближайшим соседом Степана оказался Григорий, родом из Смоленской губернии. Как выяснил Степан, он был взят в плен артиллеристом в армии генерала Самсонова, а до мобилизации служил кучером в имении какого-то графа. Это был светловолосый мужик лет двадцати шести и, конечно, богатырского сложения, как и все артиллеристы. Его рост и могучая сила никак не вязались с его робостью. Он часто вздрагивал, говорил робко, полушёпотом, а подняв глаза, немедленно опускал их к земле. Все пожитки Григория умещались в самодельном деревянном сундучке размером с два его кулака. На ногах у него были деревянные башмаки и отпоротые от старых сапог голенища.
– Как живётся тебе здесь, Григорий? – спросил Степан нового знакомого.
– Беда, господин унтер-офицер…
– Да брось ты этого «господина», говори просто Степан.
– Беда, Степан, виноват, не могу знать, как вас по батюшке… сущая беда. Первое дело – голод. Есть не дают, с голоду народ пухнет, и мрут, как мухи. До чего дело доходит: берут из нашего лагеря пленных на работу, за город, землю копать, навоз раскидывать; вот если увидит кто из наших по дороге помойную яму – кинется к ней, начнёт выбирать картофельную шелуху, отбросы разные, брюкву гнилую – и в рот, а кто позапасливее будет, тот за пазуху и с собой уносит. Конвой видит это и бранится. Если незлые стражники – орут только, когда злые попадаются – могут прикладом огреть, а то и штыком приколоть. Мне доводилось вёдра с кухонными помоями таскать: бывало со дна соберёшь морковку, шелуху разную, да и ешь. Находились люди, что мне завидовали: ты, говорили, Григорий, счастливец, всегда из помоев что-нибудь достать можешь. С моего батальона сто человек сюда пригнали, всех в один барак. Теперича из сотни нас пять осталось. Как пойдут утром на работу человек сорок – к вечеру только тридцать, а то и меньше возвращаются. Кто по дороге упадёт, а кто и за работой. Люди-то страсть как ослабели. А кто пал – тот и пропал. Немец упавшего не щадит.
– А доктора нет?
– Немецкий доктор в лагере есть. Но он боится тифа и чахотки, потому в наш барак и носа не кажет.
– А ежели кто помирает, кому причастить бедолагу? Батюшки то нет?
– Некому открыться на духу, и причастие получить невозможно. Так народ с тяжёлым духом и помирает. Только вот на прошлой неделе кто-то додумался: если человек заболел и чует, что не выживет, зовёт к себе товарища, что ближе к нему был, и говорит ему грехи такие-то и такие-то, и берёт с него обещание, что как только он вернётся в Россию, тотчас же к попу на дух должен явиться и грехи умершего рассказать. Ну а если тот, кому грехи сданы, сам помирает, тогда зовут третьего. Тому умирающий и свои, и чужие грехи доверяет. Мне вот уже двое отысповедовались. Только тяжко мне столько грехов носить с собой.
– Да, Григорий. Беда, коли немец над русской землёй власть получит, – задумался Степан.
– Выберите себе место получше, – посоветовал ему Григорий. – В гамаках спать холодно, на земле теплее. Зато внизу крысы бегают.
Степан поначалу решил спать в гамаке, но Григорий оказался прав насчёт холода: к утру уже стучали зубы, а спина и ноги совсем окоченели. На следующую ночь он не повторил ошибку и лёг на полу, подоткнув под себя солому. Ночью ему приснилось, что его кто-то щекочет. Он проснулся и понял, что по его телу только что протопали десятки маленьких лапок. Это были крысы. Им не было никакого дела до Степана, они бегали по всему бараку в поисках съестного. Степан не боялся крыс, которых часто видел в амбаре в своей деревне, и быстро уснул.
Все военнопленные, за исключением тех, кто был признан лагерным врачом временно неспособным к работе (для этого нужно было серьёзно заболеть), работали с шести утра и до восьми часов вечера без выходных, с маленьким перерывом на обед. Пленных заставляли выполнять разнообразные работы как в самом лагере, так и вне его расположения, причём наиболее тяжелые поручались русским пленным и отчасти англичанам, к французам и бельгийцам относились снисходительнее. Больше всего пленных оставалось на работах в самом лагере. Одни работали в столярном цеху, другие – в слесарном, третьи – в кузнечном. Крестьянская душа Степана лежала к столярному делу, поэтому он попросился в столяры. Он был жаден до работы, аккуратно выполнял назначенную немецким начальником норму и не успокаивался даже вечером, в своём бараке. Степан потихоньку выкрал часть столярного инструмента из цеха, пряча его под гимнастёркой, и вскоре имел всё необходимое, чтобы мастерить деревянные ложки. Он брал заготовочку–баклушу, обрубал её маленьким топориком, теслил теслою, острагивал ножом и резал кривым резаком, а черенок и коковку точил крошечной пилкой. В результате ложки получались – загляденье, не в пример обычным грубым бутыркам, которыми пользовались солдаты. К тому же многие из них попали в плен налегке, без личных вещей, и ложки Степана оказывалась весьма кстати. Он даже заслужил среди товарищей прозвище Стёпки-ложечника. Каждый вечер Степан садился за свой крошечный верстачок, который тоже смастерил сам, и за вечер успевал изготовить две-три ложки, а то и больше. Он раздавал их с радостью и никогда ничего не просил взамен.