Страница 67 из 106
– Энтот лодырь сам свою сапёрную лопатку бросил и в атаку налегке ходил, а как пришлось окапываться, так он у какой-то бабуси деревянную лопату стянул, которой хлеб в печь сажают, – рассказал про фабричного однополчанин.
Все засмеялись.
Опять раздались лающие команды, толпа на площади пришла в движение, построилась в нестройную колонну. Конвоиры снова надели на пленных свои ранцы, и колонна двинулась дальше в путь. Жители торчали в окнах, многие выбегали на улицу поглазеть, а какой-то учитель вывел из школы весь свой класс в полном составе. Женщины презрительно плевали вслед пленным, дети показывали языки, кричали и пели: «Deutschland, Deutschland über alles…»[51]
Так они шли и шли несколько дней с утра до поздней ночи. За всё это время немцы ни разу не покормили пленных. Только на четвёртый день в одном местечке они выдали каждому по мешочку с бисквитами. Бисквиты были маленькие, с глазурью, их было в мешочке всего пятнадцать – двадцать штук. Обезумевшие от голода люди даже не поняли, что этим мешочком ограничивается их обед. Один из солдат, получив свой мешочек, встал повторно в очередь. Конвойный это заметил и вышиб его из очереди ударом штыка. Штык пронзил солдата насквозь. Он хотел что-то крикнуть, открыл рот, но оттуда вместо слов фонтаном хлынула кровь. Пленный свалился и больше не двигался. Соседи испуганно переводили взгляд с убитого на убийцу.
– Ироды, – всхлипнул солдат с забинтованной головой.
– Разве так можно с людями обращаться? – тихонько возмущался фабричный. – Мы что им, разве скоты?
– Чего ж ты от них ждал? – усмехнулся Степан. – Что ты у них наешься от пуза, или что тебя немцы «вашим благородием» величать станут?
– А как хорошо было в России, – вздохнул худой солдат. – Борщ наваристый, каша гречневая, хлебушек ржаной!
– Заткнись, и без тебя тошно, – оборвал его сосед.
– Никогда больше в плен не попадусь, – пробурчал про себя фабричный. – А то чудес нам про плен наплели. Молочные реки с кисельными берегами будут, и салфетка каждому, и прибор отдельный…
– Кто это тебе наплёл-то? – взвизгнул на него мужичонка с редкой бородой. – Такого бы смутьяна приколоть по закону военного времени, чтобы народ не булгачил…
– Были из нас, которые говорили, мол, сдавайся немцу… – угрюмо заметил высокий солдат с запавшими глазами.
– Вот те крест, были! – подтвердили и другие. – Ещё гутарили, перебейте сначала офицеров, а потом идите сдаваться.
На закате пленные доковыляли до очередного городка. На площади стояло уже около тысячи русских, взятых на другом участке фронта. Со всех сторон они были окружены ландштурмом, он состоял из людей более пожилого возраста, чем конвой. На головах у них были уже не островерхие шлемы, а фуражки, большие, рыхлые животы стягивались ремнями, на пряжках которых было выбито самоуверенное «Gott mit uns[52]». В самой середине площади, у памятника какому-то важному вельможе со шпагой, стоял немецкий генерал – в каске, с усами кверху, в светлой шинели с красными отворотами и со шпорами на огромных ботфортах, сам похожий на памятник. Около генерала уныло переминался русский офицер-переводчик. Обращаясь к переводчику, генерал начал говорить, медленно чеканя каждое слово.
– Господа, – объявил переводчик. – Генерал заявляет, что мы – офицеры – являемся заложниками. Если наши солдаты учинят какой-нибудь беспорядок, то в первую голову будут расстреляны офицеры.
– Скажите этому чучелу, – попросил один из заложников, – что мы не ели три дня.
– Все офицеры будут собраны вместе, – грозно продолжил генерал, – и они смогут купить себе поесть. Это разрешается.
– Ваше благородие, – запищал кто–то около Степана, – скажите генералу, что у меня немцы сапоги взяли, что я босой иду.
Переводчик передал эти слова генералу. Тот покраснел и гневно загремел на всю площадь:
– Немецкий солдат не крадёт! Пусть выйдут вперёд те, кто жалуется. Виновные в клевете будут повешены.
– У них меньшего наказания нет, – проворчал Степан.
Несмотря на угрозу быть повешенными, вперёд вышло человек восемьдесят, и Яков был среди них. Грозно взглянул на них генерал, но заметив, что многие из них босиком, ничего не сказал и тут же скрылся из виду.
«Виновные в клевете» не были повешены, но, разумеется, и своих сапог никто обратно не получил.
Бородатый немецкий командир через русского офицера, понимавшего по-немецки, построил офицеров в одну шеренгу, после чего их куда-то увели. Солдатам и унтер-офицерам скомандовали «Смирно». Они замерли, угрюмо следя глазами за своим новым командиром. Бородатый немец прошёлся вдоль шеренги пленных и придирчиво осмотрел каждого из них примерно таким же взором, каким на базаре капризный покупатель оценивает лошадей. Дойдя до Степана, немцу показалось, что он смотрит на него искоса, и он рукой повернул его небритый подбородок к себе, добавив: «Du lausiger Bursche, die Ausrichtung auf mich, kapiert? Das ist doch kein Schweinfest.[53]”