Страница 28 из 106
Им пришлось сойти на первом же полустанке, потому что ехать в переполненном коридоре, стоя, Елена Николаевна не могла. Они уселись рядом на скамеечке, на пустом перроне, освещённом одним тусклым фонарём, и принялись ждать следующего поезда. Ночь выдалась очень тёплая, чёрная и звёздная, какая бывает только в этих краях в самом начале лета. Они сидели молча и слушали стрекотание цикад. Римма утомилась и положила голову на плечо матери. К утру, садясь в первый же проходящий поезд, они уже окончательно помирились.
Несчастье смягчило сердце Елены Николаевны. Она больше не сердилась на дочь и только всхлипывала и бормотала что-то про мурластые хари. Римме стало её невыразимо жаль. Мать родилась и воспитывалась в семье генерала, с детства она привыкла к благородному, нежному обхождению и полному материальному достатку, но после замужества всё вокруг резко переменилось: жизнь заставила её жить скромно, во всём себе отказывать и ежеминутно усмирять свою гордость, что было, пожалуй, для неё самым трудным. Это усмирение вызывало в ней приступы желчи и вообще сделало её характер до крайности резким. Справедливости ради следует сказать, что Елена Николаевна была всецело сама виновата в своей судьбе: она вышла замуж без согласия отца, по любви, за человека ниже её по социальному положению.
Отец Риммы Михаил Павлович Иванцов дослужился к пятидесяти пяти годам лишь до титулярного советника, что соответствовало воинскому званию капитана, скромно просидев всю жизнь казначеем в Ставропольской духовной консистории. За долгие годы службы он не присвоил себе ни копейки чужих денег, хотя имел такую возможность. Сослуживцы его не любили – непонятен был им этот невысокий, молчаливый человек с усами и бородкой «под Николая II». Михаил Павлович работу свою нёс как тяжкий крест, и всё свободное время проводил в семье, а ещё писал стихи, играл на гитаре и неплохо пел баритоном «Утро туманное». Он был до крайности сентиментален, тонкокож, и выдавить слезу из его глаз ничего не стоило. Однажды мимо их дома в Ставрополе ковылял бродяга. Это был обыкновенный мужик с бесформенным носом, опухшими веками и всклокоченными волосами, каких много бродит по Руси. Михаил Павлович как раз отворял дверь, возвращаясь со службы, когда его увидал. Жалкий вид бродяги настолько растрогал его, что он позвал несчастного в дом, подарил ему пальто со своего плеча, дал много денег, напоил чаем с баранками и всё время спрашивал, что он ещё может сделать полезного для своего гостя. Бродяга был совершенно ошарашен таким приёмом. Собравшись с мыслями, он рыгнул и прохрипел: «Спаси тебя Бог, барин». Едва ли слабый рассудок его мог понять мотивы столь странного поступка. В тот день, пропивая подаренный рубль в трактире с другими бродягами, он назвал своего благодетеля чокнутым и даже заподозрил, что тот желал снять с души за его счёт какой-то страшный грех – убийство, и может быть даже кое-чего похуже. Но эта версия оказалась ошибочной: никакого греха на совести у Михаила Павловича не было. Просто это был очень доброй души человек, и только.
В другой раз Михаил Павлович прославился на весь город тем, что испортил охоту самому губернатору. Когда тот вскинул английскую двустволку 16-го калибра, намереваясь послать меткую пулю прямо в голову проплывавшему над ним журавлю (дело было осенью, и птицы с печальными криками летели клином на юг), титулярный советник издал дикий вопль, от которого все вздрогнули, и воскликнул: «Ваше сиятельство, это же журавли! В них нельзя стрелять!» Губернатор сначала вспылил и пообещал показать Михаилу Павловичу Сибирь, но потом успокоился, поскольку в тот день ему уже посчастливилось подстрелить двух кабанчиков. Излишне говорить, что такое поведение казначея духовной консистории не пошло на пользу его карьере, и он чуть было не лишился места.
Супруга давно привыкла к выходкам мужа. Она относилась к нему, как к неразумному дитяти, то есть воспитывала в строгости и наставляла на путь истинный – без особой, впрочем, надежды на то, что её поучения будут услышаны. Её любовь к мужу с годами ушла, а привычка воспитывать и наставлять осталась. Он терпел наставления и оставался таким же чудаком. Из четверых детей выжила одна Римма (остальные умерли от болезней в младенчестве), поэтому и ей приходилось регулярно выслушивать материнские поучения.
Елена Николаевна была по своей природе весьма деятельной дамой, в молодости она очень хотела стать доктором, как Надежда Суслова[22], ездила в столицу на медицинские курсы, прослушала там курс лекций самого Боткина[23] и, вернувшись в Ставрополь, стала принимать больных на дому. Едва ли у неё был врачебный талант, потому что однажды она прописала купание в проруби больному ревматизмом, а в другой раз спутала чахотку с лихорадкой и назначила пациенту хинин, от которого он чуть не умер. После этого под давлением общественности врачебную практику ей пришлось оставить, и она переключилась на воспитание мужа и Риммы. Сделать из Риммы врача стало её навязчивой целью.
Римма нежно любила отца. Мать она тоже любила, но немного побаивалась. Дочь знала, что она вольна в своих поступках лишь до тех пор, пока они соответствуют намерениям матери.
Родители направляли все свои душевные силы на свою дочь. Они отдали её в лучшую в городе Ольгинскую женскую гимназию, в надежде направить её потом в Петербург. Но всякий раз, когда мать заводила с Риммой разговор об образовании в столице, та меняла тему и начинала говорить о крестьянских детях, которых нужно учить грамоте, и о долге всех образованных людей перед крестьянами, этими терпеливыми тружениками, которые кормят и одевают всю Россию. Михаил Павлович, с одной стороны, был рад тому, что его золотое сердце перешло по наследству к дочери, но с другой – волновался, что она может не получить от жизни всех тех благ, которые полагаются девушкам её сословия. Ему тоже хотелось, чтобы Римма училась в Санкт-Петербурге, но сама Римма больше всего хотела построить школу для крестьянских детей и совершенно не собиралась уезжать далеко от дома.