Да здравствует Солнце!

Хан Нахичеванский нашёлся только на другой день после окончания Гумбинненского сражения. Как выяснилось, не один только Степан, но и многие вестовые сбились с ног в его поисках. Однако все искали его не там: он сидел на раскладном стульчике в тылу, за тридцать вёрст от линии фронта, и играл в нарды с начальником штаба. Хан самовольно решил дать дневку своим кавалеристам и не участвовал в сражении, в котором был очень нужен, мотивируя это тем, что его войска были сильно «потрёпаны» накануне. Неприятность эта случилась по его же собственной вине: вместо того, чтобы скакать галопом по немецким тылам и рвать коммуникации, как было ему приказано в телеграмме Ренненкампфа, его превосходительство Хан Нахичеванский ввязался в бой с второразрядной ландверной бригадой, которая случайно зашла ему во фланг. Причём из всех возможных способов ввязаться в бой он выбрал самый нелепый: спешил четыре гвардейские кавалерийские дивизии и пустил кавалергардов – цвет петербургской аристократии – пешим строем под немецкие пулемёты. Потеряв в этой бойне половину своих офицеров (солдат он и не считал) и ничего не добившись, он отступил и теперь считал себя полководцем, заслужившим отдых. Пораненная рука казалась ему весомым доказательством его геройства.

Вскоре после этого он отбыл в Царское Село для встречи с государем. Как записал в своём дневнике Николай II: «После обычных докладов принял хана Нахичеванского, приехавшего с легкою раною в руку с войны. Он с нами завтракал и рассказывал много интересного».

Степан Яковлев, в отличие от Хана Нахичеванского, приказ выполнил со всей присущей ему аккуратностью: телеграфная и телефонная связь со штабом 1-й армии была быстро восстановлена. Ренненкампф тут же телеграфировал Хану, требуя немедленно вернуться в строй, но зная про придворные связи своего подчинённого, не стал его сильно распекать. Степан же получил приказ возвращаться в штаб армии.

Последствия Гумбинненского сражения оказались крайне губительными для русских. Ничто так не одурманивает и не расслабляет русскую натуру, как скорый успех в самом начале большого дела. В штабах началась эйфория, многие генералы уже мечтали о взятии Берлина и перестали обращать внимание на важные мелочи вокруг себя. Тылы – снабжение, связь, медицинская служба – находились в полном хаосе, они не были готовы к столь энергичному наступлению. Также никто не был готов к такому расходу артиллерийских снарядов: после первого же крупного сражения их почти не осталось, а пополнить запасы было нечем. Между тем германское командование извлекло самые серьёзные уроки из поражения. Малодушный командующий фон Притвиц со своим нерешительным начальником штаба были уволены, а вместо них назначены лучшие из лучших – Пауль фон Гинденбург[21] и Эрих Людендорф. Эти два стратега быстро разработали и стали методично претворять в жизнь план по уничтожению русских армий поодиночке. Первой подлежала уничтожению армия Самсонова, второй – Ренненкампфа.

Последний ещё ничего не знал о намерениях германского командования. Но зато оно знало всё о его планах: сообщения по русскому радиотелеграфу не шифровались и потому легко прочитывались немцами.

Генерал фон Ренненкампф не испытывал никаких чувств по поводу произошедшего сражения. Он был человеком ума приземлённого и практического. Его мало заботило общее дело. Ему было важно одно: выставить себя в выгодном свете перед государем и добиться получения очередных придворных регалий. Впрочем, попутно он решал и свои сугубо материальные проблемы: ему было доверено командованием заключение четырёхмиллионного контракта с «жидами» на поставку фуража, который мог обеспечить ему безбедную старость. Проливаемая кровь русских солдат не беспокоила его. Вспоминая о погибших и раненых немцах, он тоже почти ничего не чувствовал, хотя в душе немного опасался за жизнь своих немецких родственников, живших как раз в этих местах Восточной Пруссии. В сущности, ему было всё равно, с какой стороны фронта находиться. Судьбе было угодно сделать его русским генералом – ну что ж, думал фон Ренненкампф, русским так русским, всё один чёрт. На каком бы языке ни разговаривало подчинённое тебе пушечное мясо, лишь бы оно было…

ГЛАВА 3. РИММА ПРОЩАЕТСЯ С ДОМОМ

Римма и Елена Николаевна выехали из Винницы домой ночным поездом и некоторое время благополучно проспали в отдельном купе, однако довольно скоро были разбужены. Им показалось, что поезд обстреливают из тяжелых орудий, но прислушавшись, они поняли, что кто-то ломится в купе. Елена Николаевна приоткрыла дверь. Перед нею метались разъярённые дамы с неисчислимыми чемоданами, корзинами, детьми и даже попугаями в клетках – и колотили ножками в дверь. Она спросила по возможности вежливо:

— Что вам угодно?

Ей ответил рёв и визг:

— Что нам угодно?! Место нам угодно!

Эти несчастные женщины, как оказалось, были жёнами и дочерьми чиновников, которым приказали эвакуироваться ввиду близости неприятеля. Однако Елена Николаевна не была настроена уступать место кому попало. В самых высоких регистрах и в самых отборных выражениях она объяснила незваным попутчицам, что она и её дочь нуждаются в отдыхе. При этом в пылу полемики она позволила себе чересчур приоткрыть дверь купе. Это стало её ошибкой.

Дамы в ярости схватили Елену Николаевну за одежду, бесцеремонно вытащили её вместе с Риммой из купе, сами же ворвались в него и заполнили до отказа. Тогда ярость их обратилась друг против друга, и между ними началась свалка. Стараясь удержаться в коридоре, чтобы её не смяли, Елена Николаевна издевательски кричала: