Страница 22 из 106
– Ты вон какой большущий, тебя немец сгазу спужается, – пошутил рыжий. – Тебе и винтовку можно не выдавать. Такие стгашилища, как ты, идут в бой без огужия.
Все рассмеялись, а Осипов смущённо заулыбался, рассматривая свои огромные ладони, как бы говоря: «Боюсь ударить – убью ведь!»
– За землю идёт война, – веско сказал Степан. – У кого мало земли, тот хочет больше. У германцев, видать, не хватало. Но только мы своей землицы не отдадим, она нам самим нужна.
– А я так думаю, что нам не след много думать и рассуждать. Не нашего ума это дело. Вас, мужичьё, сюда зачем пригнали? Воевать? А коли так – воюйте сурьёзно, – строго сказал казак. – Это вам не драка на престольный праздник.
– А вот я хочу знать, за что мою душу на небо отправят, – возразил маленький худой солдатик.
– Незачем тебе это знать! – отрезал казак. – Твоё дело телячье. Нехай отцы-командиры разбирают.
– Чего тут знать? Весь мир поднялся против немца и пошёл, и мы вместе с ним, – сказал Степан. – Нельзя от мира отделяться.
– А на мигу и смегть кгасна, – отозвался рыжий. – Никак ужин кончился? Гасходимся, гебята, пога вздгемнуть.
Офицеры расположились на ночлег поблизости, в богатой усадьбе – там денщики жарили им гуся на большой сковороде.
Солдаты тоже начали расходиться. Степан отправился спать в скирду; он сделал в ней берложку и продремал там до самого утра. В соломе было много мышей: они забирались под шинель, бегали по лицу, а одна даже залезла в карман.
Наутро Степана разбудил незнакомый унтер-офицер и передал приказ немедленно явиться к командиру батальона. Они вдвоём прошли в усадьбу напротив. Она совсем не пострадала от войны. В просторной светлой столовой с кремовыми шторами сидели офицеры за большим столом с белой скатертью, денщики подавали кофе. Среди офицеров Степан узнал своего батальонного командира, полковника Домбровского. Это был добродушный пожилой офицер, с брюшком, маленькими толстыми пальцами и профессорской бородкой. Своей внешностью он заслужил себе прозвище «Николая Угодника».
– У меня заболел тифом старший телефонист, – сказал «Николай Угодник», когда Степан вошёл и представился. – Я одолжил вас у вашего ротного командира, на время. Будете принимать и отправлять телефонограммы.
Так Степан попал в штаб батальона. Он был скор и исполнителен, чем сразу понравился полковнику. Кроме того, Степан хорошо разбирался в технике и легко мог наладить связь в походных условиях. Ему помогал долговязый солдат-телефонист Савелий, таскавший с собой деревянный сундучок с аппаратом, громоздкую трубку и катушку провода. Для разговора по телефону не требовалось большого искусства: нужно было только нажимать одну кнопку для вызова телефониста на другом конце провода и вторую кнопку – во время разговора. Это не было утомительно, и оставалось много свободного времени.
С денщиками и ординарцами Степан быстро нашёл общий язык. Он охотно делился с ними табаком и всеми новостями, которые узнавал по телефону из штаба полка, и этим заслужил их доверие. Служба при штабе была сытной, необременительной и относительно безопасной. Денщики штабных офицеров не пользовались уважением в армии, их называли шаромыжниками и дармоедами. Сами денщики не оставались в долгу и в ответ называли простых солдат серыми скотинушками и пушечным мясом – выражениями, подслушанными в офицерском обществе. По отношению к простым солдатам они держали себя надменно, как отдельное сословие. Денщики всегда были сыты, отлично обуты и одеты. Сказочным образом в их руках оказывались консервы из обоза, которых ещё никто не получал, офицерские деньги, спиртное, трофейные сигареты и мелкие ценные вещи, которые когда-то принадлежали владельцам брошенных усадеб.
– К денщику всякая вещь прилипает, – с усмешкой говорили они, когда их спрашивали о происхождении золотого перстня на пальце.
Степан был дружелюбен со всеми, однако близко сошёлся только с одним из штабных офицеров. Это был молодой поручик Михайлов с крупными, даже грубоватыми чертами лица. Днём он казался обычным офицером, но вечером преображался: он доставал перед сном свою семиструнную гитару, которую везде возил с собой, настраивал её, и гитара вдруг начинала звенеть звуками нежными, искренними, напоминая то дуновение ветра, то шорох листвы, то пение соловья. В это время даже самые толстокожие обитатели штаба бросали свои занятия и прислушивались к звукам струн. Кроме того, он носил в портмоне фотографию миловидной девушки, на которой хотел жениться. Налюбовавшись вдоволь, он украдкой целовал карточку и возвращал на место. Степан это понимал: и он тоже всегда носил при себе заветный портрет. Они нередко беседовали в такие часы о родном доме, о женщинах, о любви.
– День нашей свадьбы, – рассказывал ему Степан, – был днём блаженства и радости. Я знал мою любимую девицу почти с детства. И вот после восьмилетней горячей и чистой любви к ней этот день положил конец нашему страданию.
Михайлов обычно внимательно слушал такие речи, чуть кивая головой, то ли в знак одобрения, то ли в такт своим мыслям.