Страница 20 из 106
Многие знали, что последние слова повторяли манифест Александра I в 1812 году, но это только усилило их магический эффект. С улицы донеслись крики многолюдной толпы, собравшейся вдоль Невы и услыхавшей «ура», и уже в ответ на эти крики в зале поднялся неистовый шум. Люди кричали, целовали незнакомых соседей, обнимались, клялись в верности государю и отечеству, военные обещали разбить неприятеля в кратчайшие сроки, а дамы восторженно хлопали в ладоши. Стоявший рядом с государем его дядя великий князь Николай Николаевич[11], на полторы головы выше своего племянника, бросился к французскому послу Морису Палеологу и принялся целовать его, едва не задушив в объятиях.
В это время на Дворцовой площади перед Зимним дворцом кричала «ура» бесчисленная толпа с флагами, знамёнами, хоругвями, иконами и портретами царя. Толпа замолкла почти вмиг, как только на балконе дворца появился император и зазвучал гимн «Боже, Царя храни». Вся площадь за считанные секунды опустилась на колени, и слова гимна, поддержанные толпой, зазвучали так мощно и властно, как ни звучали ещё никогда за время последнего царствования. Рука государя в белой перчатке невольно потянулась к глазам, чтобы утереть слезу. Он всегда осознавал себя самодержцем, исполняющим волю Бога, но только в этот момент впервые почувствовал себя истинным духовным и военным вождём русского народа.
Простые люди расходились с Дворцовой площади по домам, переполненные надеждами и гордостью за государя. Они целовались и обнимались так же горячо, как и аристократы в Георгиевском зале. У всех были радостные улыбки на устах.
– Наш царь-батюшка истинно правду говорит, Ингельм нам навязал войну, – горячо доказывал окружающим бородатый торговец квасом в белом переднике, хотя с ним никто и не спорил.
– Навалимся на проклятого германца всем миром, – говорил рядом с ним пожилой скорняк в рваном картузе, напирая на букву «о», как настоящий вологжанин. – Нас много, мы его шапками закидаем.
– Айда бить немцев, ребята! – сделал практический вывод высокий кузнец в чёрном пиджаке.
Многотысячная толпа быстро распространила во все концы его призыв, как будто только ждала его. Люди направились к массивному гранитному зданию германского посольства между Исакиевским собором и Мариинским дворцом. Над фасадом здания возвышались два гигантских бронзовых коня, поводья от которых держали в руках два великана.
Эти гиганты со своими гигантскими конями почему–то возбудили особую ненависть в толпе. «Получи, тевтон!» – заорал тот же кузнец и запустил булыжником в окно первого этажа. Звон разбитого стекла придал толпе решимости, все вдруг разом бросились на штурм посольства. Немногочисленные полицейские расступились и равнодушно следили за погромом. Толпа быстро наводнила здание, била стёкла, срывала шёлковые обои, протыкала картины. В окна полетела мебель из красного дерева, за ним мрамор и бронза из коллекции посла. Наконец, нескольким десяткам смельчаков, среди которых был и кузнец, удалось забраться на крышу и ломами сковырнуть вниз конную группу, возвышавшуюся над фасадом. Гигантские бронзовые кони полетели на тротуар. Толпа закричала: «Ура!!!» Все бросились кидать вверх картузы и фуражки, как будто победа над бронзовыми исполинами одновременно означала и победу над германской армией. Вполне удовлетворённые, люди стали расходиться по домам.
Русские войска вошли в Восточную Пруссию сразу с двух сторон: 1-я армия под командованием генерала фон Ренненкампфа наступала с востока, 2-я армия под командованием генерала Самсонова выдвигалась ей навстречу с юга.
Инженерная рота, в которую попал Степан Яковлев, была прикомандирована к 1-ой армии. Солдаты шли бодро и весело, песенники по команде офицера заводили задорные песни, которые все с удовольствием подхватывали:
…Доставались кудри, доставались русы
Красной девушке чесать.
Она их и чешет, она их и гладит,
Волос к волосу кладет.
Ай да люли-люли, ай да люли-люли,
Волос к волосу кладёт…
Предстоящая война казалось чем-то вроде увеселительной прогулки с ночёвками в поле. Солнце припекало, но прохладный ветер с Балтики обдувал разгорячённые солдатские тела, делая поход вполне приятным и необременительным.
Рота Степана перешла государственную границу одной из последних. Шедшим в обозе оставалось только глотать пыль, поднятую обгонявшими их кавалеристами. Все приграничные деревни стояли брошенные жителями, две или три из них дымились – они были подожжены немецкими жандармами. Кому-то из офицеров даже удалось заметить их в бинокль, они ускользали на велосипедах перед самым носом у наступающей армии.
Степан не мог оставить свой радиотелеграфный аппарат, который днём и ночью находился при нём, на подводе. Он шёл всю дорогу рядом с повозкой, глядя по сторонам и всему удивляясь. Больше всего его изумляла чистота и опрятность жилищ, которые им попадались по пути. Ему и всем были в диковинку увитые плющом, красивые каменные дома под ровными черепичными крышами и такие же красивые и аккуратные конюшни, скотные дворы, лавочки. Проходили и мимо кладбища. Степан обратил внимание на образцовый порядок и на то, что все могилки обложены дёрном. На каждой виднелся одинаковый крестик из цемента с надписью «Hier ruth ….[12]». Живых людей они встречали на пути крайне мало, да и те сразу прятались по домам с испуганными лицами – почти всё местное население спешно бежало на запад, вместе с отступавшими германскими войсками.