Страница 19 из 106
Так крестьянин Степан Яковлев превратился в младшего унтер-офицера инженерной роты. Его долго мотали по железным дорогам, пока не высадили в Вильно в составе подразделения военных телеграфистов. Там войска 1-й армии генерала фон Ренненкампфа готовились к началу Восточно-Прусской операции.
В столице Российской империи тоже шли военные приготовления.
В громадном Георгиевском зале Зимнего дворца собралось больше пяти тысяч человек – придворных, министров, генералов, офицеров и высшей аристократии. Должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы император созвал всё высшее общество Петербурга в Зимний дворец. И это чрезвычайное в жизни России событие свершилось: он должен был зачитать манифест о начале войны. Допущенные на мероприятие были со всех сторон сжаты толпой, не имели возможности вдохнуть полной грудью. Они выглядывали из-за плеч друг друга, вставая на цыпочки и пытаясь разглядеть поблизости кого-нибудь из знакомых, чтобы поделиться своим волнительными мыслями по поводу войны. Ливреи лакеев отливали золотом. Офицеры резко выделялись: они были одеты в простую походную форму защитного цвета. Таково было желание государя.
Посреди зала был установлен алтарь, куда из Казанского собора накануне перенесли чудотворную икону Казанской Божьей матери. Председатель Государственной Думы Родзянко доверительно рассказывал стоявшему рядом министру двора графу Фредериксу[8]:
– Фельдмаршал князь Кутузов, отправляясь к армии в Смоленск в 1812 году, долго молился перед этой иконой. Она принесёт нам спасение и придаст сил.
Старый граф с презрением смотрел из-под полуопущенных век на Родзянко и ничего не отвечал, только слегка кивал, как бы подтверждая, что поскольку имеет уши, то может слышать. Фредерикс был недоволен войной и про себя вовсю издевался над любыми проявлениями патриотизма, как искренними, так и не очень. Во-первых, его мучили головные боли от повышенного артериального давления и подагра, а война сулила лично ему ночные бдения в кабинете государя. В дни его конногвардейской молодости всё это было бы весело и даже приятно, но для семидесятишестилетнего старика с единственным желанием устроиться поспокойнее война началась некстати. Во-вторых, он был по рождению и по складу ума датчанин и не понимал, как немцы, которых было очень много в окружении императора (не говоря уже о самой немке-императрице) могли всерьёз рассуждать о русском патриотизме и победе над Германией. Россия представлялась старому графу в некотором роде провинцией, которая обязана была учиться всему у германской метрополии и подчиняться ей. Война с Германией представлялась ему нелепой комедией, которая должна была завершиться очень быстро, и не в пользу русских.
Такое мнение разделяли и другие влиятельные придворные, стоявшие в первом ряду в напряжённом ожидании государя. Среди них были как прибалтийские немцы, вроде члена Государственного Совета графа Витте[9], так и русские люди, например, военный министр Сухомлинов[10]. Последний знал Берлин, в котором провёл детство, с 1858 года, был знаком с германским императором Вильгельмом II, пользовался его доверием и даже получил орден из его рук.
Между тем по Георгиевскому залу электрическим разрядом пробежало шушуканье, все зашевелились, подались к стенке, будто уступая кому-то дорогу, и замерли. Послышались лёгкие шаги, звук которых усилился эхом. В середину зала вышли невысокий мужчина с бородкой, в полковничьем мундире, и высокая белокурая дама в светло-сером платье. Это были император и императрица. За ними вереницей попарно шла свита в парадных мундирах: камер–пажи, дежурные генералы и флигель–адъютанты, которые остановились по знаку Фредерикса. Император с супругой прошли через зал и встали слева от алтаря. Поискав глазами в толпе посла Франции, он жестом пригласил его занять место около себя, выражая таким образом своё уважение союзнице.
Тут же по сигналу графа Фредерикса началось богослужение. Песнопения звучали торжественно и грозно и у многих вызвали неподдельные слёзы. Глаза Николая II тоже увлажнились. Он молился с горячим усердием. По выражению больших красивых глаз и по бледности лица было заметно, что его набожность не показная, а самая искренняя и глубокая. Императрица Александра Фёдоровна стояла рядом с ним, неподвижно, с высоко поднятой головой, с почти лиловыми губами, с остановившимся взглядом стеклообразных зрачков. Время от времени она закрывала глаза, от чего её лицо напоминало посмертную маску. Было очевидно, что объявление войны потрясло и ужаснуло эту женщину до самой глубины души.
После окончания службы митрополит звонким голосом зачитал манифест царя, как бы давая понять, что начавшаяся война – дело не только земное, но и небесное, и церковь разделяет с царём ответственность. В манифесте излагались события, которые сделали войну неизбежной, за которыми следовали призыв к национальной энергии и прошение о помощи Всевышнего. Затем государь приблизился к алтарю и поднял правую руку над Евангелием, которое ему поднесли. Он был серьёзен и сосредоточен. Медленным голосом, подчёркивая каждое слово, он заявил:
– Офицеры моей гвардии, присутствующие здесь, я приветствую в вашем лице всю мою армию и благословляю её. Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока останется хоть один враг на родной земле.