Страница 100 из 106
– Не закидаешь, ваше высокопревосходительство, – согласился Степан. – Осмелюсь доложить, австриец так в землю зарылся, будто век тут жить собирается.
– Видали ли вы своими глазами его укрепления?
– Так точно, видал, – отвечал Степан. – Осмелюсь доложить, инструмент у противника подходящий: грабарки, штыковки, кайлы, топоры на саженных ручках – два раза рубанул и сосна свалена. Нам бы дали такой инструмент – мы окопались бы не хуже. Опять же подрывные шашки, просмолённая бумага в рулонах, потолки в землянках перекрывать, чтобы земля в котелок не сыпалась.
– Осмелюсь доложить, чужого леса паразит не жалеет, – добавил Меркулов. – Блиндажи накатывает с запасом, ходы укрепляет молодняком, а может и деревню на блиндажи раскатать. Красиво работает!
– Это всё верно, – сказал Брусилов, вытирая пот со лба. – Толково вы всё говорите, да только через три дня не останется и в помине всей этой красоты. Вы же своими руками её с лица земли и сотрёте.
– Как прикажете, ваше высокопревосходительство, – осторожно сказал Меркулов.
– Как я прикажу? – удивился Брусилов. – Да причём тут я? Нет, братцы, это не я, это сама история вам приказывает. А мы с вами только её верные слуги. А что она нам говорит? Пора кончать войну, братцы, вот что. Ещё одного года войны Россия–матушка может не выдержать. Да вы и сами должны понимать.
Офицеры молча слушали, затаив дыхание.
– Как думаете, на сей раз сломим хребет врагу?
– Будем стараться, ваше высокопревосходительство, – отвечал Степан, с надеждой глядя на старенького, суховатого генерала.
– Сделаем всё возможное, хотя ручаться за успех нельзя, – честно признался Меркулов.
– А такого ручательства никогда ещё ни один военачальник дать не мог, хотя бы он был тысячу раз Наполеон.
– Тогда зачем наступать, если нет уверенности в успехе? – осмелел Меркулов.
– Вы думайте не об успехе, а лучше о близких, что ждут вас дома. О ваших семьях, о женщинах и о детях, если они у вас есть. Если австро-германца не остановить сейчас и здесь, он придёт в Россию, придёт к вам домой. Будет насиловать, жечь, убивать. Мы с вами ведь не за славой гонимся, не ордена себе зарабатываем. Мы воюем за баб, за детей воюем. Вот и всё, что я вам скажу напоследок.
Брусилов решительно встал и направился к выходу. Офицеры тоже вскочили. Но уже у самого выхода, отодвигая рукой дерюгу, закрывавшую дверной проём, он повернулся опять к Степану и Меркулову.
– Если мы не прорвёмся, мне будет очень стыдно. Думаете, перед кем? Перед генералом Алексеевым[85]? Нет. Перед Государем? Тоже нет.
Брусилов замолчал, будто припоминал что-то.
– Была у нас на фронте одна маленькая, хрупкая девушка по имени Римма. Сам не знаю, почему она мне сейчас вспомнилась. За два года войны такая круговерть лиц перед глазами стоит, что иной раз забываешь, как родной сын выглядит. А вот её лицо я почему-то запомнил. Серьёзная такая барышня. Познакомился я с ней перед войной. Она собиралась учительствовать. А потом, когда началась война, я встретил её во второй раз, уже в войсках. Она стала сестрой милосердия в летучем отряде Красного Креста. Она бросила свою семью, отца с матерью, и приехала на фронт. Забыв про себя, она перевязывала раненых, под пулями. Убита шестого августа 1915 года в бою под деревней Мокрая Дуброва. Она … просто святая. Чтобы такие вот девушки не умирали, нам с вами надо разбить врага и кончить эту проклятую войну.
Брусилов встал, резко провёл рукой по лицу и отдёрнул дерюгу. Солнечный свет ослепил Степановы глаза, привыкшие к темноте.
***
К назначенному сроку всё было готово. В садах появились повозки с лошадьми. Землянки и блиндажи заполнились артиллеристами – их всегда можно было легко узнать по возрасту, по мощным фигурам и по сосредоточенным бородатым лицам. Пулемётные тачанки, зарядные ящики, горы свободно лежащих снарядов заполнили овраги наших тылов.
Накануне вечером солдатам пополнили запас патронов, а в гренадёрской роте, которой командовал Степан Яковлев, каждому бойцу выдали по шесть штук круглых чугунных бризантных гранат с капсюлями, и каждому велели проверить ножницы для резки проволоки. По траншеям осторожно и бесшумно проносили дополнительные пулемёты и бесконечное количество ящиков с пулемётными лентами. Появились в траншеях и новые, незнакомые миномёты, с похожими на огромную свеклу минами.
Всю ночь в русских окопах стояла мёртвая тишина. Ни один выстрел не нарушал этот таинственный, грозный покой. Но мёртвое пространство, разделявшее две враждебные армии, было всю ночь залито огнями осветительных ракет и бесшумно простреливалось летающими стрелами австрийских прожекторов.
Степан и Меркулов сохраняли внешнее спокойствие, хотя обоих терзали предчувствия. Им не хотелось говорить – тем более, что все слова были давно сказаны. В углу блиндажа они вскрыли неразорвавшуюся австрийскую бомбу, как обычно, зажгли тротил и повесили котелок с водой, чтобы согреть чайку. Обоих слегка познабливало от сырого ночного тумана.