Страница 4 из 158
Я открыл глаза, неохотно поднялся в сидячее положение и медленно огляделся. Моя комната окружала меня, как и всегда в чуть тронутые светом утренние часы. Сверху нависал потолок цвета иссушенной земли, больше половины поверхности которого было обклеено различными плакатами и фотографиями. Оттуда на меня смотрели в основном девушки в разноцветных бикини – подростковые идолы, по слухам, крайне популярные в большом городе, – тогда как на редких незанятых кусках стены преобладали мрачные постеры моей любимой рок-группы. Поблизости с переполненными книжными полками они смотрелись немного старомодно и даже жалко, но меня вполне устраивало такое безмолвное соседство. Куда больше сомнений вызывала чёрная лакированная гитара, довольно нагло пристроившаяся поперёк дверок старинного платяного шкафа… Оставалось утешать себя тем, что я хотя бы научился перебирать струны. Как бы то ни было, гитара не особенно бросалась в глаза, оттеняемая вывешенной поверх школьной формой.
Подо мной приятно шелестела ткань спального футона, с первого этажа сквозь приоткрытую дверь доносилось журчание воды, за открытым настежь окном скитались вечерние трели цикад… Все эти звуки как бы приковывали меня к действительности, безмолвно настаивая на том, что мир вокруг меня жив, жив вопреки той ночной темноте, сквозь которую я продирался… День? Два дня назад? Нет, о своём возвращении домой я не помнил ничего. Остальное всплывало в памяти неохотно, но чётко и ясно, как будто бы произошло всего минутой раньше.
Пошарив рукой справа от себя, я нащупал небольшой деревянный футляр и, открыв его, заглянул в прямоугольные стёкла очков. Не то чтобы у меня были явные проблемы со зрением или что-то в этом роде, просто мне всегда нравилось, как выглядел отец в те времена, когда я, будучи ещё юным мальчишкой, заставал его вечером за чтением древних деревенских дневников и книг. Тогда он надевал эти очки и, подперев подбородок кулаком, подолгу сидел за своим столом, разглядывая ровные столбцы иероглифов…
Я неуверенно надел очки, в который раз признаваясь себе, что сквозь стильно выглядящие узкие стёкла мир кажется расплывчатым и нереальным. Правда, к этому я уже привык, потому как носил очки куда чаще, чем ходил без них.
Журчание воды внизу оборвалось, и в голову сами по себе полезли мысли о неотвратимо надвигающемся завтраке. Я привык, что Рика всегда мыла руки после готовки, мыла тщательно и долго, дожидаясь, когда я всё-таки соизволю спуститься и пройти на кухню. Рика… Я не мог обращаться к ней просто «мама», это казалось мне неправильным. Наверное, дело было в отце, в его отличии от неё.
Оборвав воспоминания, я прошёл в ванную и сходу бросил взгляд на небольшое прямоугольное зеркало, висящее над раковиной. Оттуда на меня смотрел юноша лет семнадцати, чуть сухощавый, неизменно суровый и какой-то… не такой. Неправильный. Это ощущение приходило всякий раз, когда я смотрел на своё отражение, и всегда оно распаляло память, заставляя вспомнить отца. Он был художником и фотографом, приехавшим из России в поисках вдохновляющих горных видов. Здесь, в этой деревеньке, таковых было более чем достаточно… Равно как и гостеприимных жителей, готовых принять чужестранца как самого дорогого гостя. Тогда он встретил Рику. И влюбился. В неё и в нашу зелёную долину. Однако, он слишком любил свою страну, чтобы осесть здесь навсегда. Потому отец жил с нами по году через каждые два года жизни в России. Это смущало многих, почти всех – кроме мамы. И меня. Я всегда восхищался отцом, восхищался тем, что унаследовал частичку его западной внешности, его рост, светлоту кожи, узкий подбородок и стальной цвет глаз, которым могли только позавидовать мои деревенские сверстники. И всё же… Всё это было неестественным. Неправильным. Я одновременно гордился своим происхождением и отрицал его.
Впрочем, человеку, привыкшему носить очки при хорошем зрении, не следовало удивляться противоречиям.
Наскоро почистив зубы, я сплюнул мутную воду в раковину, после чего неохотно снял очки и умылся ледяной водой, пытаясь смыть с лица следы заспанного мучения. Кожу обожгло освежающим холодом, и в голове сами собой появились мысли о горячем – обжигающе горячем! – утреннем кофе. Это наверняка должно было окончательно решить все мои проблемы.
Я снова толкнул очки к переносице, удивившись отражению, скользнувшему за моей спиной в холодной глади зеркала. Неужели Рика решила проверить меня? В это сложно было поверить – она всегда ждала внизу и…
Наверное, одной чашки кофе всё же не будет достаточно. Не хватит даже двух.
Сам того не заметив, я попятился к двери, стараясь смотреть прямо за спину своего отражения, не разворачиваясь вышел из ванной и как-то нелепо, то и дело оглядываясь, двинулся вниз по старой деревянной лестнице. Она, наверное, была старше несущих стен всего здания… Если такое вообще возможно. Древняя, массивная, скрипучая – лестница производила совершенно неожиданное впечатление, дышала истинным спокойствием самого времени.
Шагнув с последней ступени, я оглянулся ещё раз, пытаясь разглядеть у выхода из ванной ту блеклую иллюзию, которой неохотно поделилось со мной зеркало. Шумно сглотнул, не понимая, что именно заставляет меня так нервничать, и только после этого развернулся на месте и оказался перед невысоким столиком, наполовину утопленным в углублении в полу. На столе, рядом с раскинувшей хрустальные лепестки прозрачной вазой, лежала какая-то записка. Не сразу различив её на белой салфетке, я подцепил тонкий листочек бумаги двумя пальцами и поднёс к глазам. Пришлось напрячь зрение, чтобы читать сквозь очки, хотя усилий почти не потребовалось: Рика, зная мою странную привычку, всегда писала размашисто и крупно, чтобы тексты её посланий не рождали в моей голове жуткий болезненный зуд.