Страница 44 из 56
Я чувствовала себя очень плохо. Я была виновата. Если б я знала раньше, что так обернется, я бы ее конечно съела. Ей-Богу съела! Для Старика это было бы меньшим огорчением — он ожидал чего-то такого. А я не поняла. Будь у него другая канарейка, я бы уж знала, как поступить, не допустила бы до самого худшего, чтобы он винил себя, но увы... После Катрин у него канареек не было и осталась одна только скрипка.
Слушайте, люди! Если у твоего любимого друга, есть какая-то очень дорогая ему вещь, позаботьтесь о ней сами, не допускайте до худшего. Если по вашей вине она пропадет, из любви к вам он простит, но если вот так... Никого человек так не терзает в жизни, как себя самого. Самый добрый становится лютым палачом, обращаясь к самому себе. Нам всем не хватает вовремя поднесенной руки, капли воды, строчки любви...
Я вот, однажды, иду по крышам… Луна. Вокруг незнакомого дома растут кусты почти до окна во втором этаже. Я зашла. Там жил один бедный студент. Он сидел у окна с книжкой. Вернее, даже лежал на окне, высунувшись по грудь и опираясь на подоконник. И только делал вид, что читает книжку.
Ну, — думаю, — экзамен готовит. Сейчас разозлится и прогонит меня. Но он обрадовался. Забрал меня в комнату, как будто ждал, и поделился едой. Студент! Можете себе представить? У кого-кого, но у них всегда, пожизненно нечего есть. И давать кусок хлеба, быть может последний, кошке... Но он действительно дал мне поесть, а сам снова выглянул в ночь. Он смотрел на луну, как голодная мышь — на сыр в мышеловке, и я сразу поняла, что он — влюблен.
Мы посидели немножко в окне, а потом он стал писать стихи и просил, чтобы я не уходила, иначе сразу что-то не так с вдохновением. И я сидела и ждала, пока он напишет. Не знаю, в кого он влюблен, но если ей стихи понравятся хоть наполовину так же, как мне — они точно поженятся. Но это так, об искусстве.
Я забыла вам рассказать про своего соседа. Он живет ближе всех от меня, в мансарде, прямо под той крышей, где в старой голубятне живу я. Стеклянная веранда у нас с ним общая и он по-честному думает, что я — его кошка. И вся его семья тоже так думает.
Он художник. Хороший художник. Ему никогда не получить заказ от двора, потому что рисует он слишком похоже. Он называет меня ругательно "Дитя богемы" и говорит, что у меня "колорит ренессанса". По-моему, он намекает, что мою шерсть нарочно покрасили в разные цвета, ну так это неправда. Я от рождения такая.
Но рисует он хорошо. У него красивая жена-немка и сын, маленький Вилли. Мы часто позируем ему все вместе для разных картин. Однажды он рисовал меня на руках у Гертруды, своей жены. Она была очень наряжена в платье со шлейфом, а я сидела на этом самом шлейфе, закинутом на ее колени. После первого сеанса я поняла сразу, что что-то не так. На картине была не я. Ну, Шарль объяснил, что рисует вместо меня какого-то Фуро, а я просто позирую.*
(* Фуро — вид домашнего хорька-альбиноса, выведенного лабораторно. Был очень популярным комнатным животным у знатных дам.)
Ну, я обиделась страшно, что из меня сделали крысу, но позже узнала, что портрет наш — это фантазия на тему "Дамы с горностаем" Леонардо да Винчи. Если горностай, это еще ничего, так бы и говорил. Я-то думала — крыса. А потом Шарлю понравилось, и пошло...
Когда он рисовал библейскую картину с ребенком, который вместе с хищниками в Раю, ну знаете: "И лев возляжет рядом с ягненком и"... в общем, не съест его. Так ребеночком был Вилли, а я была и Львом и Ягненком сразу.
Вот как Шарль видит. Это — искусство.
И жена у него ничего женщина, покормить нас всех любит вкусно и вовремя. А сын у них очень хороший. Ему уже восемь. Я его сначала боялась. Не то чтобы... Но когда нас рисуют, он должен был держать меня в руках. И не уронить — во-первых. Ну и за хвост не дергать, знаете мальчишек? Но Вилли оказался просто ангелом. Он часто позировал папе для ангелочков на картинах, но я и не думала, что он взаправду такой тихий, мягкий. На руках кошку держит, как "пушистое сокровище". Это он сам так сказал!
Я горжусь такими соседями. Во всем городе, кроме Вилли еще только один такой хороший мальчик. Сын ведьмы Марион. Его зовут Рене, ему тоже восемь. Как для Парижа, два хороших мальчика на город, это даже много. Но с Рене всё понятно, у него мать очень почтенная женщина, наверное объяснила ему что к чему насчет кошек. А может, он так знал, с рождения.
Марион могла бы стать моей подругой, она тоже гуляет по ночам одна. Совсем как кошка. Она не ищет встреч, не то, что "пигалицы". Она гуляет по набережной и грустно смотрит на воду. Думает. А это куда более достойно и по-кошачьи, чем вешаться на шею чужим мужчинам, которых не любишь на самом деле. Я иногда, редко, хожу вместе с Марион. Ей лучше не показываться в обществе кошки, а мне — в обществе ведьмы. Вот так, из-за страха за свою репутацию дружба и не складывается. Правда однажды Марион просила меня найти черного кота для своей старшей подруги — ведьмы из Люксембурга. Найти я нашла, был у меня в то время один дружок очень черный, но он после рассказывал, что никакая она не ведьма, только кормит вкусно. Но за это он должен молчать и "демонически" сверкать глазами, если клиент тоже вдруг усомнится в волшебной силе его хозяйки. А если лишь заикнется, что цена высока, надо так хрипло мяукнуть, чтобы сразу забыл о деньгах и настроился на мысли о душе. Это так, знаете, тихонько: — Ур-р-хм-мяу-у... с нарастающим крещендо в конце, как у оперного певца. Чтобы сразу понял, насколько суетны его мысли и почувствовал себя, как на кладбище ночью. Это очень помогает.