Страница 43 из 56
После завтрака, не редко уже второго, я сплю до обеда, который у меня довольно поздний, к четырем часам, или около того. Добро, викарий не знает, где я обедаю, иначе его душа очень бы огорчилась. Но вам я скажу. После дневного сна я иду к "пигалицам" на Пляс Пигаль. В одном заведении — это обыкновенный трактир с "номерами", который стоит с краю площади — меня хорошо знают. Хозяйка — мамаша Фарду — добрейшая женщина. Вот она действительно умеет готовить! Пусть и своим извращенным способом, в печке, но еда у неё получается замечательная.
Девицы ее встают поздно, часам к одиннадцати. Пьют кофе, шьют платья, крутят челки на папильотки и маются от скуки весь день до вечера. Вернее до заветных четырех часов. Тогда у них обед. Ужинать приходится с клиентами, а то и не приходится вовсе, так что обед в их жизни — главная еда. И мамаша Фарду не скупится на кормежку своих девочек. И мне, опять же, все рады.
Глупые пигалицы считают меня за свою, дескать я тоже брожу по ночам и цепляю своих клиентов, как они. Ой, дети! Наивные дети. Я-то брожу по ночам потому, что мне так хочется, а хочется — хожу днем или вообще на целый день становлюсь "чьей-то". И потом, я не продаюсь за блюдце молока или кусок ветчины. Я могу принять их только в качестве дружеского подарка, чтобы не обидеть своих "хозяев". А они — совсем другие, глупые и похожие на собачек, предел мечтаний которых стать домашней кошкой и возлежать на подушке а-ля Машет, чтобы служанка приносила кофе в постельку. Глупые они. Глупые и несчастные.
Но и среди них есть другие. Злые, независимые, похожие на уличных кошек. Они мне нравятся больше, только я боюсь сидеть у них на руках. Задумавшись, они так вцепляются в шерсть, что не гладят, а царапают, могут даже не специально задушить. И всё время за что-то мстят. Всем.
Ну вот, потом мы с мамашей Фарду часам к пяти открываем заведение и ждем клиентов. Девочки иногда сразу ждут на улице. Нет, они всё-таки, как собаки, только поели, а глаза у всех голодные, только у злых не поймешь какие, с презрительным прищуром. Эти никогда ни за кем не бегают, их находят сами.
Убедившись, что с делами всё в порядке, я могу еще поспать, или иду искать приключений, наугад по кварталу. А возвращаюсь уже ночью. Ночи у меня заранее расписаны. Если нет охоты шататься по городу, выбираю кого-то из моих троих любимых мужчин. Смотря к кому ближе от того места, где я нахожусь и чей день сегодня. То есть, чья ночь. И еще это зависит от короля. Если он увозит двор в свой Версаль или Фонтенбло, остается выбирать из двоих. А всего их трое: Тремоло, Старик со скрипкой и Магистр.
Первый живет в Лувре, очень неплохо живет, в комнате с карнизом и водосточной трубой. Второй — на Монмартре, где и я, но у него большое окно без балкона — не очень удобно, зато подоконник у него широкий, хороший. Третий живет на самом берегу Сены, только с другой стороны, с южной. На окраине Латинского квартала. Под самой крышей, и балкон у него есть. И не только, об этом позже.
Чаще всех я бываю у Тремоло, если он не уезжает с королевским двором. Он хитрый и такой умный, что сам похож на кошку. С ним мы друзья.
Реже всех забираюсь к Магистру, и не потому, что он далеко. Я не знаю чего он магистр, но чего-то наверное сложного. Он умный, но дело в другом. У него есть кошка. Собственная, настоящая, не ходящая на улицу почти никогда. Только, когда она очень попросит. Это моя подруга, ее зовут Бьянки, что значит — белая. Ясное дело, что она абсолютно черная, без единого пятнышка, не то, что я. Это очевидно любому, кто сколько-нибудь смыслит в кошачьей душе. Магистр в этом силен — на то и Магистр.
Женщины любят, чтобы их называли поласковей, даже без имени: киска, там, зайка, золотко, солнышко, ласточка. Им от этого легче. Кошки любят называться неповторимо. Безличное "кис-кис" все ведь знают. Не все идут. Это уж смотря кто зовет и с какими намерениями. Это важно. Вот потому я люблю Тремоло. Кто бы еще придумал, что я — Кокоритта. Пусть даже "птичка", я ему всё прощу, — зато как звучит! А Бьянки любит своего Магистра. Я его уважаю, весьма. Пусть их, не пойду к ним сегодня. Философский спор на троих — это кое-что, но поесть там всегда нечего.
Итак, остается еще Старик со скрипкой. Его мне любить больнее всех, его я жалею. Первый раз, когда услышала его скрипку, я думала — это кошка. Так мне в детстве пела мама. Потом я думала, это ребенок плачет, и собралась не идти туда, но почти сразу увидела Старика в открытом окне. Это был самый старый дом на Монмартре, на самой окраине. С тех пор я стала ходить к нему, хотя и против воли. Мы познакомились.
Я не знаю, люблю ли я скрипку. Зато знаю, что презираю собак. Когда они неврастенично воют на луну, мне хочется плюнуть с крыши им на голову. Но когда я слышу скрипку, то чувствую себя немножко собакой. Когда старик играет, он берет мою душу изнутри за хвост и вытаскивает наружу. И мне почти хочется выть. Но я не умею, а мешать музыке не хочу.
Мы знакомы два года, но я до сих пор не знаю, люблю ли я скрипку. Ее хозяина — кажется да. Только с ним всё так сложно. Историй рассказывать он не любит, а любит слушать. И потом, у него есть канарейка! Больше, кроме неё и скрипки (и меня), у него никого и ничего нет, но мне и с этим хлопот довольно.
Канарейка — такая, знаете ли, желтенькая птичка. Бывают и красные, но у него была желтая. Я не знаю, какая в них разница на вкус, не довелось мне попробовать, но неприятностей от них — море. У Старика была только одна. Я имею в виду — одна канарейка. Но огорчений ему доставила больше, чем целое стадо овец. Во-первых, он с самого начала жутко боялся, что ее съем. Не такое у меня, знаете, воспитание, чтобы съесть у друга единственную его радость. Может, он оставил ее для себя, почем я знаю? И потом, я никогда бы не решилась съесть канарейку у него на глазах и, упаси Господи, под музыку. Ни-ког-да! Вот если б он нас оставил наедине...