Страница 45 из 56
Но мне лично больше нравится Марион, чем та колдунья, пестрая. Марион черная, и я люблю черных, наверное потому, что сама пестрая. К Марион я захожу в гости только днем, чтобы люди дурного не подумали. Зачем мне лишние слухи? Но днем ее почти всегда нет, она на работе в Люксембурге или шьет что-то. Себе шьет, конечно, кто ей заказ даст и вообще возьмет на любую работу? Она — ведьма и должна работать ведьмой, раз ничего другого ей не позволяют делать.
А Рене дома один. Он большой мальчик и кошек уважает, но к тому же он любит и птичек, а это уже много хуже. Он, вроде бы, добрый, но иногда я его не понимаю. Когда мы сидим у окна, он хороший, но зачем обижать других?
В доме напротив живет больная девочка, она не может ходить и всегда-всегда сидит у окна, если не спит. Это как раз напротив. Она — маленькая, несчастная, мне ее жалко, как канарейку. Но надо же так неудачно поселится. Ее окно — чуть ли не единственное место в городе, куда я не могу добраться. Оно в центре дома, на главной стене. Не под крышей, ни водосточной трубы поблизости. А так обидно, до него метров пять, ну, не больше, дворик узкий. Рене мог бы меня к ней забросить в окно, если бы хотел. Но он не хочет. А маленькая Лизетт не может спуститься и открыть мне дверь. Она так радуется, когда нас видит. Ей скучно, не с кем играть. Она добрая, рисует картинки, сворачивает голубем и бросает в окно Рене. Почти всегда попадает. Только не пойму, как можно быть такой доброй и дарить ему картинки. Он же не хочет с ней играть. Хоть и сам первый начал.
Однажды взял белый лист, написал на нем что-то и запустил ей в окно. Лизетт так обрадовалась. Она не умеет писать, только читать, а он не умеет рисовать, так что могли бы и подружиться, Понятно, Рене к ней в гости не пустят, он же сын ведьмы. Ее мамаша, этой девочки, уже ругалась, что они разговаривают, говорит — Лизетт стало хуже. С тех пор они не разговаривают, а только пишут письма.
Но я бы, на месте Лизетт, ему не отвечала и никогда не дарила картинки. Потому что Рене ее дразнит. В каждом письме. Правда мамаша девочки за ними следит, так что письма не часты. Но всё равно, он выберет момент, р-раз, и голубь летит ей в окно. Зачем это. Он ведь ей явно что-то нехорошее пишет, иначе отчего она плачет почти каждый раз и крепко прижимает бумагу к губам, словно хочет сгрызть написанное. Нехорошо это. Зачем обижать больную девочку? Она ведь не может ходить. Эх, и даже зацепки какой-нибудь на ее стене нет! Рене вместо того, чтобы дурацкие письма строчить, перекинул бы из окна в окно доску какую-нибудь. Я бы пришла к Лизетт. Ничего, он образумится, я его попрошу. Он так, вообще, очень добрый мальчик. Иногда только такой. А пробраться к Лизетт, ну, невозможно, трудней, чем в Бастилию. Точно-точно, я пробовала.
Я однажды была в крепости Бастилии. Нет, не подумайте, что по приказу, просто гуляла. Мне было действительно интересно, отчего это она такая неприступная, и крыс там наверное пропасть. Пошла посмотреть. Зашла спокойно через ворота и мост (там как раз карета проезжала). Стражники внизу ничего мне не сказали, ну я пошла по лестнице. На втором этаже меня заметил какой-то военный и отвел к коменданту. В большой зал, красивый. Тюрьма называется, там жить можно! Комендант очень даже обрадовался и предложил мне работу в подвале, ловить крыс. Это, знаете ли, не всякой кошке дано. Это не мышки. Но моя мать была знатной крысоловкой, потомственной. Я сказала, что, пожалуй, смогу, но сперва хотела бы осмотреть крепость. Он сказал: "Да, конечно, мадам".
Или что-то в этом роде. И я пошла.
Честно сказать, мне не очень понравилось. Ну, обошла я Баcтилию всю, поднялась на чердак. Вылезла через слуховое окно на крышу. А там, внизу (не внизу на квадратном мрачном дворе с толстыми стенами вокруг, а внизу подо мной), под крышей была камера. Это оказалась башня, небольшая такая. Любопытство меня погубит, я решила заглянуть и слезла сверху на подоконник.
Стены там знаете какие толстые, там на подоконнике толщиной в стену кошка поперек стоять может! Только решетка мешает. Я сквозь неё не пролазила. Самую чуточку уже, чем моя голова, были просветы.
А внутри был человек. Мужчина. Я раньше не верила, что в Бастилии сидят знатные люди, но теперь убедилась. Он точно был дворянин, и в такой белой рубашке, что я сразу поняла, что его люблю. Он сидел на скамейке, а, услышав шорох, сразу вскочил и увидел меня. Не могу сказать, что он просто обрадовался, потому что он обрадовался очень-очень. Мы долго говорили; он был красивый. Даже хотел дать мне поесть, но я деликатно сказала, что не надо. Но он засмеялся и сказал, что его хорошо кормят, потому что он здесь ненадолго, так что экономить нет смысла. Ну, я съела кусочек курицы, но, честно говоря, не поверила его оптимизму. Насколько я знала, в тюрьму попадают надолго. Мы долго любовались друг на друга, а потом я обещала прийти завтра, и он сказал: "Приходи".
И я пришла. Но его уже не было. Сперва я огорчилась, потому что найти его в городе будет не так-то легко, я-то ведь не собака. Потом обрадовалась. Вот что значит человек чести, сказал "ненадолго", значит ненадолго. Но крысы так мерзко хихикали, зная, что я не пролезу через решетку, что мне стало нехорошо. Когда я посмотрела вниз, на задний двор, где стены еще толще, чтобы не слышно было выстрелов, я сообразила, куда его увели, и, что он не вернется никогда.
Первый раз в жизни меня обманули. Обманули как кошку. Если бы я знала, я бы наверное не ушла до конца, это же был мой друг. Может быть, я смогла бы стать его кошкой.