Страница 10 из 56
Мы вылетели на луг. И помчались наперерез всей охоте. Увидев своих, мисс Милли вспомнила, что летит с непозволительной скоростью, и испуганно завизжала. Все, естественно подумали, что сбылось пророчество бедной мисс — Шулер взбесился. Забыв о собаках и об охоте, все дружно кинулись спасать драгоценную жизнь моей храброй хозяйки. Нечего говорить, что против всех в выигрыше осталась лиса. "Охотники" великодушно согласились оставить ей жизнь (она всё равно уж сбежала, пусть живет себе), а меня так сразу же предлагали застрелить. Тут, на месте.
Поскольку я жив, вы можете сделать вывод, что джентльмены либо промахнулись, либо передумали.
Они передумали. Мисс Милли объяснила, что мы всего лишь гнались за лисой… При этом она покраснела и очень мило смутилась, так что двое из присутствующих молодых джентльменов сразу сделали ей предложение.
А меня мистер Мидлфорд решил поскорее продать. Его нервам были по силам и дочь, и лошадь, но, избавляясь от мисс Мили, он, на радостях видно, решил продать и меня.
Не могу сказать, чтобы я огорчился. Я просто не совсем понял его намерения, а раскусил их позднее, когда пришел покупатель. И говорю же, не огорчился.
Я никого не любил в Мидлфорде. Только мальчишку, младшего конюха, да старого пони — Бенкита, знавшего мисс Милли еще ребенком и обожавшего ее до безумия. Только Бенкит, да еще старая негритянка-кормилица, способны были так любить эту хозяйку. Ничего не поделаешь, я не поэт.
Второго своего хозяина я почти не знал. Но я благодарен ему за всё, что он сделал.
Меня купил сказочно богатый англичанин, полковник, служивший в Индии, жаль, не помню, как его звали. Купил не просто для забавы, как некоторые, а узнав мою безупречную родословную, и лично убедившись в моей безупречной стати. Полковник много лет выставлял лошадей для участия в ежегодных скачках в Дерби, и мне выпала великая честь стать его новым фаворитом.
Моим жокеем стал старый ирландец, страшно напоминавшей мне папашу Джимса, вот только был вдвое меньше ростом и вовсе не пил. Уже совсем немолодой, но опытный, незаменимый на скачках жокей по кличке "Сверчок". Посоветовавшись с полковником, они пришли к выводу, что кроме Сверчка меня никто настоящим верховым не сделает. Проще американского мустанга заставить вернуться в лоно цивилизации, чем перевоспитать ирландца, бывшего полгода дамской игрушкой. Посовещались, подумали, и замкнулась моя жизнь в кольцо беговой дорожки. Надолго.
Ну, что я скажу… Надежды мои на галоп не особенно оправдались. А надежды полковника оправдались вполне. Через полгода тренировок мы со Сверчком взяли ему главный приз Дерби. Тройную корону. И потом — еще не дважды меня короновали. В другом городе, в какой-то Франции, не знаю. А уж сколько забегов в Лондоне и окрестностях… не умею я считать такие числа, уж извините.
Сверчка я точно любил. Даже побаивался немного. Он совсем невелик ростом, как для человека, и совсем не тяжел, как для лошади, но рука у него твердая. Я его понимал… Но это не фокус, главное, что он понимал меня. Потому, бегали мы с ним года четыре, и никаких жалоб ни от конюхов, ни от наездников, на меня не было. А потом…
Не пойму с чего, но Сверчок вдруг заявил, что здоровье у него уже не то, он уходит на тренерскую работу и хотел бы завести свою ферму. Я бы посоветовал ему, куда обратиться, да меня не спросили. Полковник выдал ему отставку, и мы навсегда распрощались. Я потерял друга. Такого друга… Да что объяснять, вы не были с ним знакомы. Он мог до хрипоты орать на людей, а однажды ударом переднего копыта… кулака, то есть, уложил наповал здоровяка конюха, за то, что тот напился и дал волю рукам (и ногам, кстати, тоже), но с лошадьми Сверчок никогда не повышал голос, и ласков с нами был, как с детьми.
Мне дали нового жокея. Он был, на мой взгляд, слишком молод, и еще более не поэт, чем я сам. Даже то, что он был наполовину ирландцем, не помогало. Его звали Китс. Он выслушал внимательно всё, что ему говорили о моем характере и привычках. Постоянно твердил всем: "Да, сэр!", "Слушаюсь, сэр!" и в итоге всё делал по-своему. Он первый на свете сказал, что мое имя просто прелестно.
"Шулер — это так звучит!" — но мне не нравилось, как это звучало у Китса.
Я был прав, ничего хорошего его симпатии мне не дали. Выиграв со мной три забега подряд, Китс напился на радостях, спустив всю свою премию за три дня. Зато, пока был пьян, раздобыл где-то длинную иглу и сделал мне татуировку на левой лопатке — ирландский четырехлистник, на счастье. Китс, правда, всегда утверждал, что это туз треф, но я-то не могу ошибаться, сколько точек и в каком порядке горело на моей шкуре. Хотя никогда не видел этого рисунка, что правда, то правда.
Полковник ужасно ругался, но сделать, конечно, ничего уже было нельзя.
Китс вылетел с работы на следующий день, но пришел новый жокей, и мне пришлось привыкать к немецкому языку, который я вскоре возненавидел хуже визга мисс Милли. Тем более, что мистер Герр-Шумахер, любил высокие острые каблуки, словно он барышня, а похож был на кривоногого бульдога. В любом случае, от его шенкелей мне доставалось.