Страница 91 из 123
—Видишь, как хорошо, что ты не слепой, хорошего человека спас,—говорит брат, потягиваясь,—поехали спать.
—Если ты называешь жизнью состояние овоща, который без аппаратов не может жить, то я не знаю, по мне так лучше смерть.
—Ничего. Ничего. Это лишь твоё мнение.
Никогда не делай тех вещей, которые тебя самого возмущают в ком-то, даже если идём уже неделю в кошмарный штиль, от жары даже чайки умирают в воздухе, а матросы по очереди привязывают друг друга и купают в пенной воде. За одним увязалась акула, он кричал и просил, чтобы его подняли назад, а мичман смеялся и медлил, он один знал, что в этих водах водятся только травяные акулы, они питаются водорослями, а земли всё не было, но где-то за линией горизонта на крепостной стене уже стоял человек, обречённый упасть на жёлтый пенистый песок у подножья.
Старик пьёт предложенный чай и набивает трубку своим жутким сырым табаком, который может курить только он один.
Сирены поют в левое ухо красными голосами, они пророчат счастливое существование, они говорят: приди, останься здесь, в мире, но им неизвестно, что Одиссей уже расплавил воск и по очереди помещает маленькие жёлтые пули в ушные раковины своих спутников.
В углу возле окна, под балдахином, получившимся из-за сдвинутых двухъярусных кроватей, Пиджак восхищённо снимает очки. Ему одному плевать на то, что «за Гомером такого не было», что дед этот вовсе не дед, и ему только за сорок, и что он сначала сел на общий режим за то, что побил соседей, которые всю ночь «выворачивали копыта» под громкую музыку. Соседи оказались «с крыльями», то есть сотрудниками правоохранительных органов, и мужчину —переводчика посадили на два года общего режима. На построении ДПНК обозвал его дезертиром, за что получил невесомый тычок сухой рукой в жирную рожу. Капитану Свинчуку А.Е. ещё мама горшком размахивала, когда переводчику в военном госпитале министр обороны уже вручал орден за мужество, прикалывая серебряную планку на его простреленную грудь. А ещё перед этим, «дед» бежал из плена, где его группу содержали в нечеловеческих условиях, а ещё перед этим, он с остатком батальона артиллерии прорывался сквозь окружение в Грузии. Старику «размотали» нападение на сотрудника и «навесили» десятку строгого.
Андубину сегодня фартит. В банке уже столько денег, что сумма приближается к планке, поставленной на игру смотрящим лагеря Хрипуном, а он нестяжательством не отличается. Естественно, только малая часть выигрыша сейчас лежит на столе, превращённая в сигареты, чай и предметы первой необходимости, денег и того меньше. Львиная доля висит в воздухе в виде долгов, но это самый надёжный вклад здесь, его никогда не коснётся инфляция или дефолт.
—Ушёл,—говорит Микстура, Ислам Максутов, потомок исламских священников, приехавший из Киргизии. Ему надо было как-то жить, и он начал грабить ларьки. В одном попался не в меру ретивый продавец и пытался отпугнуться от Микстуры пневматикой, пришлось стрелять, пока приехала скорая, продавец умер от потери крови. Дали пятнадцать с конфискацией, когда раскопали всё.
—Ну что, неделя тебе,—говорит ему Скиф, зная, что Микстуре неоткуда взять деньги,—а то фуфелманом объявлю.
—Слушай Скифа, давай я по-другому отработаю, ты один везде не успеваешь?
—Завтра на промку не выходи, скажись больным к КДЧ подтягивайся, перетрём,—говорит Скиф, собирая карты.
—Пацаны,—говорит Дюдя,— отправьте в штабной шныря, пусть Морде скажет, чтоб кастрюлю с водой поставил, будем мясо хавать. И влезает на «решку». Когда прыгает оттуда, у него в руках краснеет пакет с ошмётками плоти.
Андубин пристально смотрит на пакет, лежащий перед ним на столе.
—Это что?
—Да вот новоляхинские вчера прогнали. Баран. На мягких лапах.
Пакет с красным рваньём, выхваченный Андубиным из тонких рук «кипишного» Дюди, улетает в дальний угол барака и плюхается возле двери.
—Да ты чё, Скифа, центровые бациллы,—возмущается Дюдя, с сожалением видя, как красный ком исчезает за пазухой бородатого получеловека, на которого не распространяются общие законы.
—Кто собачатину жрёт, на кондеях согреваться не будет, и я с таким за одну трапезу не сяду. Собакоедам и демонам со мной не по трассе.
—Да это форменный произвол,—ропщут зеки в камере,—Скиф, придётся ответить.
Андубин встаёт и удалятся к выходу из барака, не слыша за своей спиной гомон арестантов.
Назавтра: чифирь в культурно-досуговой части, почти чёрный «центровой» план, порнуха по телевизору, а на вечер – в полке стола— два заряженных «чернявкой» баяна.
—Проходи, товарищ препарат,—говорит Табатников нерешительно переминающемуся на пороге Микстуре.