Страница 77 из 123
В его руке тускло мерцает заточенный кусок супинатора, с одной стороны скупо обмотанный изолентой. Страха в нём нет, только задор и удаль. Он думает о том, сколько он бы успел «почиркать кукурузников», перед тем как его убьют здесь эти «спинозы». Надо думать ещё, как достойно уйти, как сохранить свой героический труп.
В камере тишина. С хрустом шевелятся ржавые мозги тюремной шудры. Она видит, что Кеша Скиф не их клиент.
—Ну давайте, рожаем, кто у вас тут главная жертва,—говорит Андубин,—свой ливер мне пускать не резон. Ещё дерьмо погоняет.
Всеобщими интеллектуальными усилиями четвёртая каста решает не связываться со Скифом.
Ему выталкивают на середину камеры забитого беззубого паренька с синяками под глазами и с наколкой «Ирка» на лбу.
Через десять минут Ирку поднимают на больницу с распоротым животом, а Андубин благополучно едет в «трюм».
Город N. Возвышаясь серыми телами над людскими судьбами, громоздятся каменные здания. Стоит холодный сентябрь 98 года. «Размотка» уголовного дела за номером «457/44», подходит к концу, уже найдены свидетели, к делу приобщены вещественные доказательства: тульский токарев и маски с прорезями для глаз. Подельникам сияет восемь лет лагерей, столько запрашивает прокурор, «при галстуке с портфелем». Но это ещё что: пока Андубин докуривает крайнюю сигарету в карцере, а его подельник, теряя зубы, хамит следователям, на поезде из республики едут два оперативника и везут бумаги по делу о смерти гр. Плащёва Н. Ю. А в недосягаемых сферах причины творится страшная метаматематика, согласно которой, восемь плюс пять будет, как ни странно, пятнадцать. Или даже семнадцать.
Город N. Возвышаясь серыми телами над людскими судьбами, громоздятся каменные здания. Стоит холодный сентябрь 98 года. Феликс приезжает из Кротовины учиться в город. Несмотря на отговорки родителей, он поступил в музыкальное училище. Он попадает в неведомый мир, который настолько контрастирует с его бывшей окружающей средой, что это вызывает в нём нечто напоминающее депрессию, сглаженную, впрочем, легковесной бесшабашностью, присущей любой молодости. Вместе с ним приезжают и поступают в различные учебные заведения города N почти все его одноклассники. Каждый день они встречаются, общаются и поддерживают общие интересы, невидимые узы кротовинского братства ещё крепки.
Вчера на централе открикивали Скифу, Феликс и пацаны стояли за забором. Две «трассовые» девушки Людаха и Седая, пронёсшие в своих телах в изолятор «торпеды» с гашишем, кричали до хрипоты, пока в проёме между оторванных «ресничек» не появились три силуэта. В центре — Андубин в грязной окровавленной рубахе, поддерживаемый двумя лысоголовыми сокамерниками.
—Шпана!— кричит один лысоголовый,— Скифа из прессхаты только, говорит плохо – мешки сифонят, я переводить буду.
—Родные, от души за подгон, басяво, мусора трюмят, но пока крепимся, по ходу размотают, терпила показания давать начала, по восьмёре светит,—блестят железные зубы между вырванными полосами намордника. «Намордник» этот сотрудники N-ского ФСИНа латают каждую неделю, приваривая к нему всё новые полосы, но зеки всё равно отрывают их. Это «входная хата», по натянутым верёвочным трассам сюда въезжают пакеты со «стремами» — запрещёнными предметами, алкоголем и наркотиками. Заваривать это окно, всё равно, что картоном перегораживать реку.
В ноябре босота собирает малолеток на суд. Нам уже знакомо это здание, мы даже знаем, где тут архивы, — в них рылся Пиджак, благодаря которому нам известно истинное положение вещей.
…граждан прошу садиться, начинаем процесс.
Феликс и его спутник, не всегда видимый, садятся на скамью, к счастью, не подсудимых, и очкарик думает, чёрт возьми, когда это кончится, когда я уже допишу этот блокнот. Уже не выносимо на всё это смотреть, как мне оправдаться перед тобой, читатель, за эту чернуху, я же не с этого начинал. «Созвездие Орион», толстенный том, шестьсот страниц, почти ни одного убийства, а мне что же, продолжать дальше лить этот кетчуп, но ведь у меня всё — правда, в Черновских зеркалах его жизнь причёсана под хэппи, но в них смотрится костлявая с проваленным носом, а суд идёт всем встать. «Тах», хлопают железные двери, после оглашения приговора их уводят из зала, не люблю я это железо, весь мир в железо упаяли.
«Тах»,— хлопают двери в семь утра, жители дома уходят на работу, а я уже часа три сижу за ней, а пакет воняет.
—Сними с лампы пакет, воняет уже, купи абажур, если ярко тебе,—говорит брат,— Трансгуманисты, это не секта, это вообще философия такая. Вот ты вспомни, как ты жил у старика Джюса, он алкоголик, скоро умрёт, дочку в детдом сдадут, у неё тоже, впрочем, наследственность плохая, а вот взять старику кровь сменить, а девочке этой гены подкрутить, хромосомы какие-нибудь впаять, ты же не в пятнадцатом веке, когда врачей сжигали. Трансчеловнек, Имморнтализм, Технологинческая сингулнярность, в этом что-то есть, я не хочу сказать, что это — наше будущее, но что-то есть. Да ты и сам почти что трансгуманист.