Страница 67 из 123
В тот же год, отец Васьки Носатова, Шнобеля, его все звали Альфредом, он шил сапоги, повесился на телевышке. Он залез на самый верх, и, привязав себя верёвкой за шею, спрыгнул. Не долетел до земли метра два, верёвка закончилась, а голова оторвалась и осталась висеть на верёвке, запутавшись в ней длинными волосами, которые из тогдашнего населения носил он один. Голову снимали пожарные, заехав на сопку на красном ЗИЛе. Коля Рыжий, Кабаков, главный пожарник, который спал больше всех, не стал выпутывать волосы, а просто отрезал их, и, стоя в корзине подъёмника, показал голову столпившимся внизу зевакам, как некий приз, который он добыл в неравной битве.
* * *
Казалось бы, столько лет прошло, а всё какая-то печаль гложет. За то, что мог что-то не так сделать, мог всё лучше устроить. Глухое детство моё, чёрное и болезненное, в этом крикливом мире, в этом загоне для быков, носящих друг друга поддетыми на рогах, кричит и взывает ко мне из снов. В этих снах я совершенно без сознания, я не помню, кто я, и мне кажется, что никакого будущего нет. Нет никаких законов природы, вселенной, никакая часть души не помнит о том, что, несмотря на слои невежества, всё случится, всё будет, надо только потерпеть. Страшные, безответные сны. Беспросветные и неизбывные. Наверное это и есть ад. Жить вот так, автономными модулями, надеющимися только на то, что у них мозги более замёрзшие, чем у других, и в них никогда не проникнет искра света. Человек человеку волк и так далее. Пусть те, кто так думает, всю свою жизнь сталкиваются с волками, а не с людьми. Так и будет. Кто ты сам таков, таковым и будет твоё окружение. И, в конце концов, Акела рано или поздно промахнётся. О, сегодня они ходят по улицам, гордо сняв майку, готические надписи текут по всей спине, а завтра – тёмный больной угол, и только страдания, до конца дней, и после, ибо таков выбранный ими удел.
Были у меня и недоброжелатели. Говорят, что их живыми не оставляют, но эта поговорка тоже есть болезненное порождение потерянного в своём эгоизме античеловечества, убийственная космогония которого легко поражает воображение простого и искреннего человека, вроде нас с тобой, мой дорогой брат.
Помнишь ли ты Артуру Авиняна, беглеца из Армении, чувствующего себя в этом мире так плотно, как будто он хозяин, и вечно будет таким, волосатым и здоровым, способным украсть, отобрать для себя у слабых всё, что ему потребуется. Как будто он когда-то не будет старым и больным, с распухшими от артрита руками, и ходящим под себя, потому что ноги совсем не будут его носить? У него не будет детей под боком в эти скорбные дни, волки не оставляют себе детей, кидая случайных пащенков, привитых от сук с вонючей свалявшейся шерстью на произвол судьбы. Волку – волчья смерть.
Что он мне сделал? Да я не знаю, что я ему сделал, за что он меня так ненавидел. Наверное потому, что я пах человеком, потому что я был Человеком, я видел их мерзкие звериные жизнёнки, смердящие и стремительно уходящие в мрак.
Мне было одиннадцать лет. У нас тогда был свинарник. Держали свиней. Ты же знаешь, что горше сожаления, чем о годах невежества у меня нет. Так вот этот Артура со своей матерью украли у нас свинью. О, это даже двойное невежество, синергия которого усиливает в несколько раз результат. Есть краденое мясо. Это надо додуматься до такого. Их быстро нашли, и мамашу его засадили надолго и всерьёз, потому что раскопали её мокрые делишки там, в Армении. Авинян на меня затаил злость. Он был на шесть лет старше меня и был нашим старшеком.
Вскоре он сам уехал на малолетку, за что, неизвестно. Когда вернулся, я попался ему на глаза. Я думал, он меня убьёт. Он, оглохший от страданий, даже не слышал, что я ему говорил. Он сломал мне несколько рёбер, он изуродовал моё лицо так, что потом меня не узнала моя собака, и когда я уже от побоев не мог стоять, а лишь лежал на песке, а он всё поднимал меня и бил. Я понял, что надо уходить. Не убегать, потому что это было бы ещё хуже, а уходить. Я с большим трудом встал на ноги и начал уходить. Авинян, видимо, выпустил пары, потому что не стал меня догонять. А может быть, не до конца же он ослеп от ярости, понимал, что не надо меня убивать. Я пришёл домой. Из зеркала на меня смотрела распухшая маска. Он выместил на мне свою злобу за свою никудышную, недалёкую жизнь, как будто это я был виноват в том, что он бы зачат в вонючем столыпине и родился на свет где-нибудь в вагонном клозете на ветке Ростов – Махачкала. За то, что у него нет мешка денег, за то, что он не наследный принц Чарльз а всего лишь Артушка Авинян, несчастный ублюдок и холопский выкормыш.
Через полгода он умер. Поняв, что блатовать тут негде, он устроился на работу на прииск. Начали прикалываться, кто самый крутой, и седлать вагонетки с железной рудой. Артур не успел выскочить, и из вагонетки его выгрузило его вместе с рудой. Он переломал руки и ноги, но это было ещё что. Он оказался на решётке, где размывают руду, там страшным давлением отмыло с него кожу и мясо. Пока к нему спускались, он орал так, что тряслись стены шахты. Такую смерть врагу не пожелаешь. Два дня его соскребали со стен и выпаривали лужу, где он растворился, чтобы было что в гроб положить. Да, вселенная даёт то, что у неё просят. Ты же знаешь.