Страница 48 из 123
Зеркало Чёрного Ориона.
Глава X: Зелёный гараж в конце улицы.
«Я слышал, что однажды Благословенный находился в Гайе,
с тысячей монахов. Там он обратился к монахам:
Монахи, все пылает. Что именно все пылает? Глаз пылает.
Формы пылают. Сознание зрения пылает. Зрительный контакт пылает.
И все, что возникает на основе зрительного контакта, переживаемое как
наслаждение, боль, или ни наслаждение, ни боль, тоже пылает.
Пылает в каком огне? Пылает в огне страсти, в огне отвращения,
в огне заблуждения. Пылает, я говорю вам, в огне рождения,
старения и смерти, в огне печали, плача, боли, горя и отчаяния»…
Адитта-парияя сутта
Огненная проповедь.
1.
Это не совсем полная правда, что новый мир оглушителен. Когда смотришь на него сквозь мутные линзы двухмесячных глаз, он кажется необъёмным и плоским, как картонка, на которой нарисовали твою будущую жизнь. Да нет, это всего лишь точка. Твоя будущая жизнь потом разгородится, как фанерная опера в трёхмерном загоне, где ты, естественно, — главный герой, делающий «шпагат» в воздухе, по крику балетмейстеров. Эта жизнь без сурдин станет орать тебе в медные рты, о том, как она тебя видит, и кем ты должен в ней быть. Она будет тебе клеить трёхгрошовый грим, убеждая тебя, что эта крашеная пакля, валяющаяся до тебя в пыльном шкафу заезжего театра, и есть твой статус, а значит и ты сам. И ты, не будь дурак, оденешь эту благообразную рухлядь и пойдёшь вместе со всеми в субботу на лобные доли стареющего сентября вопить в какие-нибудь присыпанные пудрой рты, курить воздух, дышать сигареты, давя пальцами во внутреннем кармане вторник. Нет, пожалуй, я погорячился. Понедельник.
Эту точку ты будешь обязан увидеть тремя линиями, соединёнными в систему координат. Тебе скажут, что это объём, это самое великое, что есть, а ты будешь недоумевать, поворачивая плоский листок с одним прямым углом и двумя тупыми, и не понимать, где тут объём.
Потом, когда ты укоренишься в навязанной правоте, что масса есть величина постоянная, классе в девятом школы тебе расскажут про господина Альберта, сломавшего эту систему. А лет в двадцать ты прочитаешь про лист Мёбиуса. Ты подумаешь, да я же был прав, чёрт возьми, когда был маленький, но уже поздно, и твоя жизнь стала одной из линий, из которых сплетается узор обмана.
Когда я переехал в этот клокочущий пересекающимися линиями мир, непредставимыми изгибами пытающийся показать, что он есть сама идея существования, в этот конгломерат, собравший в себя всё противоположное и несовместимое, коряво тянущийся серыми домами в небо, он показался мне полуторамерным. Я, ещё из привычки подвергать всё сомнению, с удивлением поворачивал лист, на котором он был изображён, боком. Я отходил в сторону и видел, как из этого можно сделать ничто. Потому что ничто— изначально.
Вряд ли на земле есть что-то такое, что преображает человека так же сильно, как женщину изменяет окончание её родов.
Когда я ещё висел вниз головой в чужом космосе, потому что не было своего, моя мать была упитанной и чёрной. Как только я появился на свет, через день она побелела и стала худой, как будто я выпил у неё все соки. Дети – это паразиты организмов времени, отведённого людям. Но иногда паразиты бывают полезны. Моя мать стала невыносимо красивой и деятельной до предела.
На сеансах по психоанализу последователи Фрейда поднимают из глубин бессознательного такие пласты, которые лежат далеко за пределами памяти. Они утверждают, что ребёнок не воспринимает свою мать единым и целостным объектом, а только как отдельные органы, как движущиеся руки и ноги.
Я помню. Как будто можно помнить своё появление на свет. Памятью, конечно же нет, но память— это ультрафизическая система, и она имеет свои нервные окончания, которые до конца дней хранят тактильные ощущения перемен.
И вот тогда пришли они.
Сквозь расплывающиеся силуэты каких-то людей, какой-то мебели, начали проступать их очертания. Но у меня ещё не было страха. Я не знал, что это такое, была только боль.
Я смотрел сквозь любые предметы, потому что между этими объектами и моим сознанием не было связи. Любой ребёнок видит сквозь стены, сквозь людей, только потом со временем, когда ему говорят —«это дверь, она твёрдая, через неё не проходит свет», душа младенца укутывается коркой новых кож и слюдяной чешуёй социума. На лицо кладётся пожизненная маска, и ты становишься таким как все. Пока мы ещё малы, весь мир нам кажется беспорядочным сочетанием молекул, которые держатся возле друг друга благодаря непонятным связям, а сквозь них проступает нечто, что и есть их идея. Я отчётливо видел её. Эту идею. Вижу и по сей день.