Страница 31 из 123
Во второй части этого романа, Феликс разовьёт эту тему спектрофобии – боязни зеркал. Его осенило, когда он придумал этот трюк, но по его словам, он изобрёл велосипед, и такая болезнь уже была.
Из зеркала выходит «второе я» и отталкивает первое. Пол начинает проваливаться. Второе я говорит первому, что оно спит, и это всё сон. И на этом заканчивается первая часть, своим окончанием н только не проливая свет, но и запутывая нас окончательно.
Что я могу сказать об этой повести. Это ещё не шедевр, но это уже можно читать.
Всё хорошее имеет право в самом начале быть плохим.
* * *
На днях я получил от Феликса письмо. Настоящее, аналоговое, пахнущее гуммиарабиком и в конверте, крещённом по разноцветному телу бечёвкой. А вам тоже давно уже кажется, что таких писем не бывает? FedEx привёз его из самого сердца Индии в далёкий азиатский город, где бывает зима под сорок градусов, и летом может пойти снег.
Я с замиранием сердца вскрыл конверт, и на мой стол упали белые листки.
«Мой дорогой брат»,—писал Феликс,—«я здесь, на этой благословенной земле, кажется, наконец-то обрёл покой. Мы живём в Ашраме Наван Нагар, выстроенном специально для иностранных посвящённых. Сам Мастер очень часто приезжает сюда. Отголоски мира почти не долетают сюда, рассеиваясь в потоке мира. Если есть где-то рай на земле, то это здесь. Я думаю, ты тоже можешь на время оставить свои мирские дела и приехать сюда хотя бы на неделю, клянусь тебе, что ты не пожалеешь.
Да, я помню, что у меня тоже остались кое-какие дела, я помню, что надо редактировать сборник рассказов, но это всё мирское, и оно может подождать. Я недавно имел беседу с представителем Edition Naam, это организация, которой принадлежат все права на распространение аудио и видео, и так же печатной продукции Сант Мат. Я показывал ему твои рассказы, он был приятно удивлён, и сказал что готов к сотрудничеству. Думаю, что мы сможем издать эти рассказы по линии Миссии в Англии.
Я так далёк от той жизни сейчас, она мне кажется ночным кошмаром, который утром становится смешным и нелепым. Много пройдено, но многое ещё осталось пройти…»
Я читал и читал это послание, и из него, как будто лилось какое-то благоуханье, что-то нематериальное. Напрасными мне показались жизненные чаяния и надежды, бессмысленными переживания и горести. Вечность, душа и свобода, дышали на меня из этого письма.
Я уже почти ничего не помню о той осени, длинной как нежеланная старческая смерть. Туманы были в этом году солёные, и во рту начинало горчить, когда выходишь из дому. Трамвай скрипит по рельсам и как в чёрно-белую картину въезжает в Шахты. Здесь всегда лето. Жара выплывает прямо из преисподней, и вытягивает из земли воду. От обильной влаги два раза в год цветут акации, а люди мокнут как в открытом море. Шахтёры каждый год лечатся от водянки, но всё равно кожа облазит лоскутами. По разогретым рельсам жестяной параллелепипед выезжает из вечного тумана Шахт снова в осень.
Скоро площадь. Надо будет отворачиваться от окна и крепко зажмуриваться. Там прямо посередине вниз головой висит человек. Что он сделал? Он просто сказал правду людям, которые её боялись. И они предали его. Меня не пугает его страшная гримаса, маска боли, появившаяся в последний момент, меня не злит власть, способная на такое, у меня появляются спонтанные рецидивы. Я, как много лет назад, в неуловимой раскадровке вижу бескрайние степи, прорезанные скалами, горы трупов, усеивающие равнину, я вижу поля, чёрные от воронья, тучей накрывающего всю землю до горизонта. Как в страшном сне мне слышны удары их клювов о кость, чавканье лопающихся глазных яблок. Император принёс кровавую гекатомбу, он и так был жесток, а когда узнал, что жалкая кучка людей посмела сопротивляться его милости, утопил страну в крови. Вдоль дорог —столбы с повешенными страдальцами. Некоторые ещё живы. На пробитых гвоздями ногах они, превозмогая страшную боль, подтягиваются, чтобы сделать хотя бы ещё вздох, но перекошенная диафрагма не даёт раскалённому воздуху проникнуть в высушенные лёгкие. Трамвай заезжает на мост и движется к Острову.