Страница 121 из 123
«Не плачь, мама»,— произносил Феликс, сжимая в объятьях эту печальную женщину, такую дорогую и родную, —«не плачь мама»,—говорил он,—«солнце заходит с одной стороны, чтобы засиять с ещё большим величием в другой части материка».
Первая ночь у гроба, обитого траурной лентой, зелень советских пятаков на глазах ушедшей бабушки, красно-жёлтая пластмасса венков, бесконечные люди, занавешенные зеркала— всё это что-то сделало с Черновым. Его сердце кровоточило, как будто в нём была открытая рана, он любил каждую частицу мира, он любил людей, которые были ему совершенно незнакомы. Полотёрку Нину, которая остановилась в умственном развитии в третьем классе школы, он хотел обнять, хотел говорить ей, что всё будет хорошо, что жизнь величественна, он смотрел в её глаза, для него они были прекраснее всего на свете.
Приходила отдать дань памяти и та женщина, о которой Феликс так много писал, его отчуждённая муза, его погасшая звезда. Она тоже стояла у гроба, и её длинные чёрные ресницы вздрагивали, когда Феликс поднимал на неё взгляд. Так могут вздрагивать ресницы только у красивых женщин, если на них смотрят мужчины с которыми они не хотят встречаться взглядом.
Вечером в подъезде раздался многоголосый писк – ощенилась пришедшая откуда-то чёрная дворняжка, ей выносили молоко, и она благодарно смотрела на грустных людей. Утром пришёл толстый чёрный кот и лёг на половик возле дворняжки и её детей, как брат, как добрый друг и товарищ.
В гроб положили маленькую икону. Изображение уже почти стёрлось. Икону бабушка пронесла сквозь войну, сквозь детдом и голод, сквозь всю свою тяжёлую жизнь. Никогда с её уст не сорвалось ни одно слово ругани – она воспринимала своё существование как великую долю на земле.
Ночью Феликсу приснился сон. По квартире ходила бабушка и прощалась со своим домом навсегда, а её седые кудри слабо колыхались в свете ночника.
Последнюю ночь она была со своими внуками и дочерью. На столе горела свеча и освещала фотографию, которую ставят рядом с гробом, если человек сильно изменяется после смерти. Трепещущий свет падал на серый глянец, неровно выхватывая из тьмы добрые глаза, наполненные страданиями и всепоглощающей любовью к Богу.
Выносили в воскресенье. Гроб положили в кузов автомобиля с опущенными бортами, и процессия начала спускаться в деревню, где за улицей Ермолаева, на большом косогоре находилось кладбище.
Простучали молотки, рыдала мама, и гроб начали на верёвках опускать в могилу, вырезанную в мёрзлом красном песке местным могильщиком Стометровщиком. В складках ладоней оставалась земля, горсть которой принято кидать вслед уходящим людям, желая им больше в неё не возвращаться, а именно, в грядущей новой жизни прервать цикл рождений и смертей, подняться над сознанием тела и достичь Вечной Обители.
Феликс оделся и с поминок ушёл на улицу. Он находился в весьма странном состоянии. Он бродил по дворам, он заглядывал в разрушенные здания, которые когда-то были наполнены жизнью, он обходил знакомые места. Как в мутном потоке перед его глазами проплывали образы, которые уже давно ушли в небытие, которые уже много лет назад стали ничем, и появлялись только в его снах. Он не понимал и уже не верил в то, что это именно он, а никто другой жил в этом посёлке, ходил в школу и гулял с друзьями.
В воскресенье вечером два сына маленькой женщины уезжали по серому снегу в город. Феликс смотрел в окно и снова видел то, что осталось от некогда славного населённого пункта. Исчезали дома, где-то позади оставалось прошлое, Феликс чувствовал какую-то пустоту в своём сердце, но это была пустота освобождения, он словно бы выздоравливал от чего-то.