Страница 116 из 123
Феликс Чернов в это время испытывал доселе неизведанные чувства, созерцая агонию осени в селе городского типа Кротовина. Он, конечно, не аки Пушкин в Болдине, но душа его трепетала, и, почти не касаясь земли, летела над жёлтыми полями, уже схваченными ворсистым налётом инея. Из этого трепетного чувства его вывел ночной телефонный звонок. Хриплый голос в трубке был отстранённо неизвестен, но всё же мучительно – знаком. Через семь часов Феликс уже наблюдал ночной город N, летящий за окнами автомобиля.
21:49 Таксист высаживает его возле старинного круглого здания на улице Советской, и Чернов видит тусклый свет, вертикально падающий из зашторенного окна.
—Здорова, братуха, ну ты в натуре, где-то бродишь, пока тут такой хипёж и непонятки, принимай!
Андубин картинно раскидывает руки, и Феликс видит жёлтые волосы и серо-зелёные огромные глаза, сверкающие из пустоты комнат мрачного помещения.
—Тут такая заваруха была,— говорит Табатников, закуривая сигару,—еле ноги унесли.
—В натуре, мусора пятиэтажку чуть не срыли, ну, тебе твоя красавица расскажет,— поворачивается к стене Андубин.
—Что я должен вам?— говорит Феликс, прижимая к себе своё сокровище, прильнувшее к нему, кажется, каждой клеткой тела.
—Ты по ходу забыл, что мы на чужих нервозах не латаемся,— выпускает синий душистый дым Леонид.
—Да мы и так там взяли нехило, не потей братан,— блестит чёрными цыганскими глазами Андубин – Скиф.
За окнами ночь, лунные тени падают на лица людей, сведённых судьбой. Где нам понять природу их действий, модель поведения?
А что же Очкарик?
Да он вообще обхватил себя руками за голову и раскачивается из стороны в сторону.
—Ну ладно, тебе по ходу, пора,— произносит Табатников,— да и нам ещё пылить в район, только такая просьба к тебе – не теряй больше.
По твердеющим снаружи, но размягчающимся внутри объятиям, Елена понимает:
БОЛЬШЕ НЕ ПОТЕРЯЕТ.
—Пошлите, родные, мы вас проводим до выхода, нам ехать,— говорит Скиф. В эти секунды Очкарик готов простить ему все грехи человечества, для него он теперь не убийца и вор, а спаситель и гений. Пиджак даже порывается подойти и обнять Андубина, но вовремя вспоминает, что не надо так делать. Да это и не представляется возможным в принципе.
Трудно понять, вынырнул ли Феликс в тот момент из своего поэтического бреда. Эти люди порой неспособны отделить реальность от своих иллюзий. Они, создавая свои миры, сами подчас становятся их жителями.
Чернов, за время пребывания на земле своего детства, превращённой им в Северный город из его романов, трое суток отражался в зеркалах, порождая своих двойников, которые действуют со страниц выдуманной им прозы. Неисчислимое количество раз он возвращал Анубису и Тоту длань Осириса, но они не могли её взять, у них отсутствовали физические тела. Ночью в маленькой квартирке к нему приходили через окно громадные боги, и, один от клюва, а другой от шакальих ушей отбрасывали на стены длинные тени. Они что-то говорили Феликсу на языке, понятном только ему. Вряд ли Чернов воспринимал происходящее как реальность, но когда он выходил во двор на улице Советской, обнимая что-то такое невесомое и бесконечно родное, рассыпающееся жёлтыми волосами по его лицу, он понимал, что это то, что отпускать больше никогда нельзя.
Посадив жену в подъехавшее такси, он подошёл к джипу, руль которого уже выкручивал Андубин, и, постучав в опускающееся окно, сказал:
—Возьмите это.
В проёме, открытом уехавшим вниз стеклом, появилась ржавая керосиновая лампа.
Три дня назад, господин Чернов, перешагивая через самого себя, ходил в посёлке Кротовина по одному адресу. Там жила девушка, уже давно бывшая женщиной и матерью, имевшая мужа и троих детей.
—Добрый день,— говорил Феликс, глядя в расширившиеся удивлённые глаза, которые он когда-то так любил. Ниже, на руках, которые он тоже любил, покоилось златовласое дитя.
К счастью, мужа не было дома, а то могла бы получиться ещё одна история, а Очкарик не преминул бы этим воспользоваться и сочинил бы какую-нибудь пошловатую книжку, залитую от корки до корки съедобной банальностью.
Через пять минут туманных объяснений и расспросов, среди которых главным рефреном было: «как ты», Феликс ушёл по улице Энтузиастов в свою каменную двухэтажку, неся в руках длань Осириса, которая была воплощена в этом мире в теле старой керосиновой лампы. Её Чернов нашёл в дедовском гараже, отчистил до блеска и подарил своей девушке в далёком прошлом. Девушка сохранила лампу, вернее просто бросила её в сарае, до которого никогда не доходили руки отца семейства. Отец уже давно был мёртв, и его фото на эмали пять лет обесцвечивали солнечные лучи.