Страница 107 из 123
—Говорил же – нормальный чувак.
Автомобиль въезжает во двор, я поворачиваю голову, не знаю сколько раз, она должна была у меня открутиться, но осталась на месте. Открывается дряхлая дверь. На крыльцо выскакивает маленького роста человечек, одетый во всё кожаное. Я бы назвал его митооолистом, но мне язык ещё пригодится.
—Дароо, гэфаны, бро, давно тя не было, запуливайся в хибарентий, ща чаентий примутим.
Брат смотрит на меня извиняющимся взглядом.
С десятой попытки я попадаю внутрь избушки. Там – застывшие семидесятые: древний ламповый телевизор, какие-то чёрно-белые газеты, погрызенная термитами мебель, на стене – радиоточка, из которой как козёл блеет некий певец, впрочем, и фамилия у него тоже должна быть козлиная. Воняевский, например.
—Одупляйтесь босяки, чаевич уже на фоксе.
—Филкинд, да мы, собственно…,—мямлит брат, и я понимаю, что это какой-то очень страшный «мужичок», если уж мой брат так себя ведёт с ним.
—Знаю, знаю,— тонким детским голосом останавливает брата «Филкинд»,—вон сморите, чё за канитель. Он тыкает пальцем в телевизор, и тот оживает.
—Это ты,— он смотрит на меня,— ты нацеплял этих лярв, где-то нахватал, пранаямой занимался, что ли?
—Он, эм, ээ…,—говорит брат, а я неотрывно смотрю на экран. Телевизор не чёрно-белый, как я думал сначала, а цветной, причём очень. Выпуклое стекло искрит и гаснет. Больничная палата. Иллюминатор, за которым весьма глупое лицо, а в центре груди – зелёный круг с лепестками. Я приглядываюсь лучше и понимаю, что это не круг, а арена, по которой бегают длинноволосые женщины.
—Стой, подожди, Кассандра, это же наш форум, ну и что, что консул Плиний велел покрасить двенадцать врат в зелёный цвет, это же символ воздуха, нам нужен воздух!
—Нет, Тиберий!— кричит мне она, надо рушить ворота,—это они нас держат здесь, за ними свобода!!!
Воздух!
Возд…
—Беспонтово, бродяги, кабзец вашей клюшке, рак — дело конченное, эй, амиго, очнись, зима пришла! Тебя обокрали! (Это он мне).
—Извини, Филкинд, нам пора,— говорит брат,— заедем ещё.
—Да пустяки, дверь найдёте?
В полутьме автомобиль выезжает из деревни. Всё как во сне, как в дряхлом советско-колхозном сне.
—Кто это? – спрашиваю я, ещё не до конца уверенный в том, что мне это не приснилось.
—Никто, теперь всё равно,— говорит брат, и медленно рулит по гравийке, в стёкла летят камешки.
—Придётся, видимо к этим нелюдям обращаться,— вздыхает брат.
—К кому?
—Феля, слушай, ты на что готов ради неё?
—Ты о чём?
—Если нам придётся поймать пару человек из одной бешеной секты, и, возможно даже «спросить» у них кое о чём?
—Тебе виднее.
—Это последний варик.
—Последний кто?
—Вариант.
—Ты разговариваешь как малолетний энчанин.
—Кто?
—Житель города N.
—Туда и двигаем.
* * *
Для Пиджака немного не ясен один момент, как жена Феликса, Елена Стерх, оказалась в самой гуще событий. Уж кого – кого, а её-то он бы совсем не хотел приплетать. Сам Феликс его иногда раздражает тем, что лезет не в свои дела и то, что он получает по заслугам (если несильно), то это наоборот хорошо, полезно и носит учебную функцию. Но за Елену Очкарик особенно переживает.
Мы идём по его следам исследователя и наблюдателя, которому из-за природы его профессии везде есть доступ, но нет возможности действовать.
После возвращения из Казахстана, Елена Стерх живёт в городе N. Очкарик, часто бросая своё писательское дело, тоже спускается со своего Эмпирея в этот город, где река Ангара омывает берега восточносибирской земли. Еленой снова владеет идея фикс. Она пытается сочинять такую музыку, которая бы влияла на людей и делала их лучше. Ей не даёт покоя недописанная «Мистерия» Скрябина, она пытается создать концепцию «новой живой» музыки.
Для того, чтобы изменять при помощи музыки людей, надо было сначала найти таких людей, которые бы хотели меняться. Казалось бы, в мире полно страдальцев, но не каждый это признает. По одной известной фразе: у каждого есть два зеркала, одно висит в ванной комнате, а другое — мир, который полон завистливыми соседями, именно для них и надо перемазывать остатком арбузной корки лицо, чтобы они думали, что ты только что ел арбуз.