Страница 8 из 93
Но вот поле кончилось. Из черноты проступили очертания стен и покосившихся изгородей. Теперь можно было выпрямиться и двигаться быстрее, повинуясь току крови и бешеному ритму сердца. От одной из изб мне навстречу внезапно прянула тень. Я успел запомнить удивленное лицо и приготовленный для крика рот. Инстинкт сработал скорее разума, и тень осела, пронзенная моим штыком.
Пленных мы нашли в сарае на окраине деревни. Охраняла их пара часовых, от которых мы споро избавились. Стараясь производить как можно меньше шума, мы сбили засов и вошли в сарай. Каково же было мое удивление, когда среди пленных обнаружился Звездочадский! Я говорю удивление, потому что мне, как многим солдатам и офицерам, Ночная Тень казался заговоренным от неприятностей. Мы освободили пленных и двинулись в обратный путь.
Обнаружили нас на полпути к лесу. Вспыхнули прожектора, занялась пальба. Уже не таясь, мы вскочили с земли и побежали к лошадям. Из-за темноты ночная стрельба редко достигает цели, но та ночь стала для меня роковой. Садясь в седло, я почувствовал, как что-то толкнулось мне в спину, и самым постыдным образом сверзься под ноги коню, откуда и провалился еще дальше - в небытие.
Очнулся я уже в плену. Надо мной склонялся какой-то человек с блестящим предметом в руке. Я дернулся из опасения быть зарезанным, но обнаружил, что крепко привязан к своему ложу. Тогда я закричал. Человек что-то забормотал. Слов я не понял, но интонации не казались угрожающими. Присмотревшись, я увидел, что блестящим предметом был скальпель. В другой руке он сжимал стеклянную бутыль с резким запахом спирта.
Человек заговорил вновь, медленно и четко. Я понимал отдельные слова, из которых окончательно уверился, что убивать меня не станут. Тогда я прекратил сопротивление. Мне дали глотнуть спирту, после чего доктор вычистил и перевязал мою рану.
Дальнейшие дни слились непрерывной чередой. Окажись на моем месте кто-нибудь из журналистской братии, он не преминул бы в красках описать страдания, коих я натерпелся в плену. Однако мне нечем попрекнуть неприятеля. Обращались со мной сносно, никаких унижений и прочих бесчинств я не претерпевал. Врага теснили, он беспрерывно отступал. Спали на скаку, хлеб ели всухомятку, похлебать горячего удавалось лишь изредка. Между тем морозы крепчали. Мне приходилось разделять лишения неприятеля, отчего выздоровление шло медленно. После извлечения пули началась лихорадка. Температура не спадала, меня то бил жесточайший озноб, то напротив, точно окатывало кипятком и бросало в пот. В одной из деревень врага, наконец, окружили и принудили сдаться. Здесь-то меня и нашли.
- Кто вы? – обратился ко мне молоденький солдатик в тонкой шинелишке, которая явно была ему велика. Он пытался скрыть сию несуразность, туго перепоясавшись ремнем, что лишь добавляло нелепости его виду.
- Михаил Светлов, унтер-офицер Третьего лейб-гвардии полка улан, - хрипя, отрапортовал я.
Солдатик направил меня в штаб, где надо мною тотчас захлопотал полковой доктор.
- Сильнейший жар у вас, голубчик. Вам бы в тылу подлечиться.
- Нет-нет, я совершенно здоров, - заспорил я, выстукивая зубами дробь по ободку железной кружки с чаем, щедро разбавленным мадерой и медом. – Просто замерз. Вот поспать не мешало б, а после, не доставляя вам излишнего беспокойства, отправлюсь на поиски своего полка …
Несмотря на браваду, меня все-таки погрузили в телегу и отправили до ближайшей станции, а дальше поездом на излечение в N-ск. В N-ском лазарете по причине открывшегося воспаления легких я провалялся три месяца. Из желания себя занять я принялся записывать приключившееся со мной на войне. За этим делом и застиг меня Звездочадский. Он вошел в палату точно только вернулся с бала: пружинящая походка, безупречно сидящий мундир застегнут наглухо, козырек высокой шапки-уланки, и пряжка на ремне, и пуговицы начищены до блеска.
- Как ваше здоровье, Михаил? – обратился Габриэль ко мне.
И хотя совсем недавно я полагал, будто остыл к военной кампании, при взгляде на Ночную Тень в моей душе всколыхнулись мысли, которые я передумал, покидая отчий кров, о выпавшей мне чести служить Отечеству и отдать за него жизнь, если будет на то воля Всевышнего. Вот ведь натура человеческая: тем сильнее жаждем мы тех вещей, надежды обрести которые у нас всего меньше!
- Врачи признали меня негодным к военной службе, - отвечал я.
Сожаление отразилось на лице Звездочадского, но я не позволил себя жалеть.
– Все не так уж и плохо, - поспешил я добавить с бодростью, каковой в действительности не испытывал. – Я подал прошение о переосвидетельствовании.
- Вы настоящий солдат и патриот, в чем я лично готов поручиться хоть перед коллегией врачей, хоть перед самим дьяволом. Кабы не ваша лихая эскапада, гнить мне в плену. Я чувствую за собой вину, ведь ваши неприятности начались из-за того, что я так глупо позволил себя поймать!
- Не коритесь понапрасну, в плен могли взять любого из нас, вот и я тоже попался. Лучше расскажите, как дела на передовой? Что наш эскадронный командир? Как вахмистр, как певец Янко, другие солдаты и офицеры? Хорошо ли стреляет наша артиллерия? А пехота, много ли у нее достославных побед?
- У нас все идет обычным чередом: рейды, разъезды, наступления и отступления, засады, атаки, перестрелки. Впрочем, сейчас штабные решили устроить перемирие. Командир пытался спорить, но его, ясен день, не послушали. Буквально на днях полк отвели на зимние квартиры. Я выхлопотал увольнительную и еду домой. Если вам нужно передать весточку родным, с удовольствием послужу вашим посыльным.