Страница 9 из 93
- Как же я вам завидую! – невольно вырвалось у меня. – После ваших рассказов я мечтаю увидеть места, в которых прошло ваше детство, и о которых вы рассказывали столь любовно: цветущий миндаль, и бурлящую реку, и заснеженные горные вершины!
Звездочадский просветлел лицом:
- Так за чем же дело стало? Чем скучать здесь в ожиданьи приговора эскулапов, вы могли бы составить мне компанию! Что бы вы ни толковали, а я все-таки ваш должник!
III. Дорога. Разговоры
И вот ямщик стегнул по всем по трем…
Звенит, гудит, как будто бьет тревогу,
Чтоб мысль завлечь и сердце соблазнить!..
И скучно стало сиднем жить,
И хочется куда-нибудь в дорогу,
И хочется к кому-нибудь спешить!..
Евдокия Ростопчина
Предложение Звездочадского пришлось как нельзя кстати. Мое переосвидетельствование было назначено на конец весны, что означало необходимость провести оставшиеся месяцы в сомнительном статусе не то больного, не то отставника. И хотя я скучал по домашним, мне хотелось воротиться в родные пенаты героем военной кампании, а не предметом всеобщей жалости. Точно воочию я представлял опечаленные лица сестер, их состраданье ко мне и одновременно страх перед безденежьем, когда бы они узнали о бесславном завершении моей военной карьеры. Пока оставалась надежда, я не мог рассказывать близким о своих злоключениях, а значит, дома мне появляться было нельзя.
С Ночной Тенью мы встретились на вокзале. Поезд уже был подан. Из высокой трубы паровоза, пыхтя, вырывались клочья дыма, разноцветные вагоны, нарядные и глянцевые, точно елочные игрушки, сверкали свежей краской. На перроне царила обычная вокзальная суета: люди спешно прощались, обменивались поцелуями и рукопожатиями, плакали, давали последние напутствия. Грузчики забрасывали в вагоны баулы, чемоданы, узлы, зонты и прочие необходимые в поездке вещи. Звезочадский уже успел побывать в багажном отделении и теперь шагал налегке. Моих вещей было немного: личные документы, записи, что я вел последние месяцы, немного табака да подаренный отцом Деметрием молитвенник для православных воинов, - все они легко уместились в небольшом саквояже, который я нес с собой.
На время поездки нам предстояло разлучиться. Из соображений экономии я взял билет в третий класс, Звездочадский поехал в мягком. Проводник отвел его к синему вагону с табличкой «Для курящих». До отправления поезда еще оставалось время, и я поднялся с ними вместе. Ковер впитал звук наших шагов. В вагоне пахло смолянистыми сосновыми дровами, кожей, дорогим табаком. Сверкали начищенные медные ручки, красное дерево мягко мерцало полировкой. На обитом бархатом диване, откинувшись на спинку и полузакрыв глаза, расположился седовласый генерал весь увешан ный орденами. Лицо его бороздили глубокие морщины, пышные бакенбарды и лихо закрученные усы, следуя последнему веянию моды, покрывал тонкий слой позолоты. Генерал курил сигару, распространяя крепкий табачный дух. Когда мы вошли, он кивнул, не то отмечая, не то любезно соглашаясь на наше присутствие, и выпустил кольцо голубоватого дыма.
- Выбирайте любое место, какое глянется, милсдарь, - обратился к Звездочадскому проводник. - На моей памяти мягкие вагоны всегда следуют пустыми.
Устроив приятеля и попутно удовлетворив любопытство, в сопровождении того же проводника я отправился к себе. Третий класс уже забился битком. От людского дыхания стекла в вагоне запотели, воздух был теплым и волглым. Проводнику удалось пристроить меня между миловидной юной особой и господином средних лет, раскрасневшимся от духоты, в расхристанном кафтане. На коленях моего соседа стояла клеть, где горделиво восседал еще один пассажир - красный петух с черной грудкой. Птица была странной: без гребня и без бородки, зато с остро отточенными, прямо-таки уланскими шпорами. Из-за этих шпор я сразу почувствовал наше с ним родство.
- Уважаемый, я же говорил вам, что птицу необходимо определить в багаж, - укорил проводник моего соседа.
- А я говорил вам, что сие невозможно никак, - визгливо ответствовал тот, плотнее притискивая к себе клеть и привычно уворачиваясь от мелькнувшего между прутьями клюва. – К вашему сведению, Петро Петрович не какой-нибудь сельский увалень, это благороднейшая птица, приспособленная к участию в боях. Я отдал за него полсотни имперских идеалов и еще триста чаяний сверху. В багажном вагоне Петро Петрович может подхватить воспаление легких или ревматизм, и плакали тогда мои идеалы и чаяния!
- Вы вольны поместить его в прихожую вагона к ручной клади.
- Абсолютно исключено. А ну какой тать, соблазнившись статями моего красавца, схитит клетку из непотребного желанья отведать бульону? А Петро Петрович, будучи заключен за прутьями, беспомощен, аки агнец.
- Но позвольте, здесь птица будет мешать окружающим.
- Что вы, конечно нет. Ну, вот чем, скажите на милость, такому доблестному офицеру может досадить петух?
Тут господин посмотрел на меня, и я помимо воли оказался втянутым в их перепалку. Я пожал плечами. Спору нет, пернатое соседство было куда предпочтительнее грохота вражеской артиллерии или стрекота аэропланов. Тем паче, с другой стороны ко мне прижималась молодая девушка, румяная и свежая, точно цветок пиона.