Страница 69 из 76
Я вошёл в просторный, светлый кабинет, шкафы которого были наполнены книгами. На стенах висели изящные акварели, на комоде чёрного дерева стояли массивные серебряные подсвечники. Эта комната очень подходила моему другу, будто он сам выбирал всю её обстановку. И, как догадался я, когда-то здесь был кабинет его отца. Того самого надменного человека, чей портрет я видел на лестнице. Наверняка мебель, книги, всё это убранство были подобраны на его вкус, стоит ли удивляться, что в этом обрамлении его сын выглядит так, будто сам здесь хозяин.
При виде меня Валентин не выразил не малейшей эмоции, будто ждал меня, знал, что я рано или поздно появлюсь в этом доме. Он вышел из-за стола, протянул мне руку, будто мы с ним простились буквально вчера, и он совсем не удивлён видеть меня снова. Выглядел он как настоящий джентльмен, с гладко затянутыми лентой волосами (конечно, в обществе из-за этого он наверняка прослыл бы старомодным), в рубашке из дорогой ткани, в атласном жилете. Настоящий граф, великосветский денди, в ту минуту он воплощал собой всё, что я ненавидел – церемониальность, лоск, благополучие, самоуверенность. Но самого его я ненавидеть не мог.
- Вы свободны, Диггори, - сказал он, и дворецкий, кивнув, исчез, затворив за собой дверь. Будто Валентин всегда жил здесь, не было этих лет разлуки с родным домом. Даже прислуга приняла его за господина.
Валентин подошёл к двери и встал к ней спиной, будто оттеснив меня от путей к бегству. Словно боялся, что может сказать или сделать нечто такое, что заставит меня уйти раньше времени.
- Здравствуй, Тристан. Тебя прислал Креденце?
Я покачал головой. Зачем таить то, что и так ясно?
- Я и не думал скрываться, я знал, что рано или поздно он найдёт моё убежище. И знал, что он пришлёт тебя. Мой ответ по-прежнему «нет».
Он пока не понял, что я пришёл совсем не умолять о возвращении назад. Теперь я не проситель, нет. Я пришёл за тем, чтобы действовать силой, а не словами.
- Он дал тебе сбежать, Валентин. Позволил скрыться и несколько нет играть в пастора то в одном приходе, то в другом. Помогать ближним, крестить детей, провожать в последний путь. Быть очищающей рукой Короны, в конце концов. Но теперь Креденце решил, что ты наигрался. Тебе пора обратно. В орден.
Валентин грустно улыбнулся.
- Значит, он всё ещё считает, что я смогу помочь Николасу. Но я бессилен.
- Ты лишаешь его последнего шанса. Без твоей помощи парень умрёт, - я пытался воззвать к его человечности. На что тут ещё можно надавить? Валентин ведь наверняка хоть немного, но привязан к щенку, вечно он привязывается ко всякой слабой швали.
Валентин вскинул взгляд на меня.
- Значит, это будет моей местью. За Бэллу. Пусть его планы разрушатся. А мальчишка отмучается.
Сказать, что я удивился, не сказать ничего. Валентин желает обречь мальчишку на смерть, бездействуя и таким образом мстя его отцу? Что-то тут нечисто, это совсем не похоже на него. Разве только вспомнить о той ненависти, которая светилась в его взгляде во время его последней встречи с Креденце…
- А как же твоя католичка? О ней ты подумал? Она ведь в нём души не чает. Если он умрёт, у неё больше никого не останется. Только сумасшедший муж и старинный дружок, который вместо того, чтобы помочь её сынку, оберегает какую-то мутную девчонку. И чего вы с Ником трясётесь над ней? Выдайте её Креденце, она ведь экзорцист! Она принесёт пользу ордену, я ведь вижу, какая в ней сила. Знай, я расскажу о ней Креденце, если ты не вернёшься.
Я попытался дать ему последний шанс, выставив свою попытку за шантаж. После этого моя совесть может быть чиста.
По тому, как сжались кулаки Валентина и как потемнели его глаза, я понял, что сболтнул лишнего. И понял, что скоро грянет гроза. Я уже однажды видел его в гневе. И он был страшен.
Мой демон первый почувствовал просыпающуюся силу. Потом её ощутил и я: книги на полках затряслись мелкой дрожью, им завторили и акварели на стенах, одна из картин упала. Стоявшая на столе чернильница опрокинулась, залив лежавшие на столе бумаги, перо слетело на пол, влекомое порывом воздуха. Этот порыв добрался и до меня: в лицо дохнуло сухим, горячим ветром, словно в сырую, промозглую лондонскую зиму прорвался жар пустыни. Шляпа слетела с моей головы, но мне было совсем не до неё: в глазах Валентина, светлых, ледяных, разлилась тьма. Лицо, и без того бледное, покрылось меловой белизной, губы заалели – Валентин дал волю своему гневу. И демону.
- Убирайся отсюда, - в его голосе не было прежней мягкости, только сталь и лёд, - я не хочу больше тебя видеть. Передай своему хозяину, что, если он продолжит меня преследовать, я сам явлюсь к нему. И моё лицо будет последним, что он увидит.
Его голос распадался на тысячи других голосов, и они звучали отовсюду: казалось, они доносились из-под дребезжащего стола и из-за портьер, доносились из-за шкафа с книгами, что медленно покидали полку, осыпаясь на пол. Он звука этой пробирающей до костей какофонии ныла каждая кость, каждая вена отзывалась иголочной болью, зубы не попадали друг на друга от того, что тело моя била дрожь.
Быстрым движением руки я достал книгу из потайного кармана плаща и открыл её на той странице, где было ляссе. Мои руки онемели от мощи, что исходила от неё, губы леденели от слов, что я произносил, а мой демон жёг меня изнутри языками адского пламени, но я не мог остановиться, я читал древние, таинственные слова и ужасался тому, что видел. Нутро моё горело, зрение почти застила чёрная пелена боли и слабости, и я едва разбирал слова, написанные готической вязью, вязнущие в зубах, обжигающие глотку. Но я читал, сбиваясь с ритма, путая строки, почти ускользая куда-то в тёмную, кажущуюся такой уютной и глубокой темноту… Но чем глубже моё сознание увязало в ней, тем заметнее было, что эта тьма кишит чудовищами. И я, собрав все силы, вновь и вновь выныривал из неё, не переставая читать заклинание.