Страница 24 из 76
- Я всегда смогу почувствовать. И увидеть тоже.
Неужто для неё, как и для всех остальных людей, мы с Николасом выглядели так же, как обычно? Значит, я просчитался и зря тащу девочку в такую погоду в такую даль. Если бы у неё был дар, она бы смогла заметить, что с нами в тот момент было что-то не так. Это ещё мягко говоря.
Мисс Фаулер разжала сцепленные пальцы и задала новый вопрос:
- А как вы научились изгонять демонов?
- Это долгая история, мисс Фаулер. Возможно, когда-нибудь вы узнаете её.
Впрочем, изгнанием я бы это не назвал. В моём случае всё гораздо сложнее и страшнее. Но ей лучше этого не знать.
Беатрис Фаулер покорно кивнула и, сложив ручки на коленях, снова уставилась в окно. Наверняка она ожидала рассказа о бессонных ночах над старинными трактатами, победы над легионами мелких бесов и сильных демонов, пинты святой воды и фунты ладана, всё это под пение ангелов и небесный свет сквозь витражи. На самом деле борьба с нечистью далека от идеалистических картин. Особенно, если ты сам являешься полем боя. Когда ты и победитель, и побеждённый, и случайная жертва.
Даже если бы я поведал ей о самых страшных часах своей жизни, о безысходном ожидании и тяжёлой борьбе, вряд ли она бы мне поверила. Я бы и сам себе едва поверил, иногда мне кажется, что память подменяет былое фактами из страшных книг, примерами из описаний случаев чужой одержимости. Не могло всё то, что произошло со мной за мою не такую уж и длинную жизнь, быть столь жутким, столь насыщенным смертями и болью. Иногда мне кажется, что всё это – страшный сон, что вот-вот я проснусь в своей спаленке в фамильном лондонском доме, и няня принесёт мне стакан тёплого молока. Но нет конца и края этому сну, он длится и длится.
Я очень долго не помнил ничего из детства, память вернулась ко мне внезапно, затопила, будто лавина, страданием и виной. Я так долго не помнил лица отца, почти не помнил мать. Все мои воспоминания в течение многих лет начинались с того момента, когда я услышал дикий, нечеловеческий крик и увидел кровь на руках. Белая рубашка пропиталась ею настолько, что совершенно утратила первоначальный цвет, а я стою и разглядываю сквозь алую пелену оборванные рукава. И лишь когда я перевожу взгляд туда, откуда всего пару мгновений назад раздался крик, я вижу женщину в светло-зелёном платье, осевшую на каменный пол церкви. Её серые глаза широко отрыты, пряди светлых волос выбились из-под золотистой сетки и лежат мёртвыми змеями до самой талии. Слева от ряда жемчужных пуговичек, украшавших лиф платья, торчит рукоятка ножа, кровь пропитала ткань цвета пронизанной солнечными лучами заводи в летний день, и яркое пятно расползается всё ниже. Тогда я совершенно не понял, что произошло.
Пастор, проводивший обряд экзорцизма, в свою очередь не понял, в какой момент всё вышло из-под контроля. Это был второй раз, когда меня подвергали этой пытке. Пусть я совершенно ничего не помнил во время сеанса, но после него болело всё тело, особенно горло, и бессилие владело мною ещё несколько дней. Представляю, каково было матушке наблюдать за тем, что происходило с её дорогим сыном, как страдало её бедное сердце. Когда приехали люди из ордена и проводили дознание, что же произошло в тот день, почему один из практикующих экзорцистов допустил такую страшную ошибку и не довёл обряд до конца, пастор Хирви сам в толк не мог взять, как нож для скобления воска мог оказаться столь близко от одержимого.
Мой отец был высокопоставленным чиновником, к тому же лордом. Он не мог допустить, чтобы суеверные граждане трепали его доброе имя и обсуждали на каждом углу странное убийство его жены. Тем более он не мог допустить, чтобы убийца его дорогой супруги жил с ним под одной крышей. Безо всяких колебаний и сожалений после короткого разговора с таинственным человеком в дорогом чёрном костюме, мой отец оставил меня на попечение ордена, прекрасно зная, для каких целей я им нужен. Даже не посмотрев на прощание в глаза сына. И я его не винил. Я понимал, за что он ненавидел меня, я и сам ненавидел себя с той же силой.
Вскоре в газетах появился некролог, где сообщалось о несчастном случае, произошедшим с женой лорда К. и десятилетним сыном, а в семейный склеп поместили два гроба. Заметку об этой трагедии я нашёл лишь много лет спустя в архиве Лондонской библиотеки. Я даже съездил на Хайгейтское кладбище к семейному склепу, чтобы прочесть своё имя рядом с именем матери, которые были высечены среди других на большой мраморной табличке рядом с закрытыми дверями. В мраморном склепе должно было лежать моё тело, но в гробу пустота. А может там похоронили какого-то оборванца с улицы, который должен был обрести покой в могиле для бедняков? Вот уж вряд ли, отец никогда бы не допустил, чтобы в склепе его аристократической семьи с древней фамилией покоились останки безродного бедняка.
В тот момент, когда Лондон соболезновал утрате лорда К., его родная кровь и плоть находилась в заключении в старом замке, стоящем на границе родовых земель господина в дорогом траурном костюме. Сам замок я увидел лишь много лет спустя, когда меня впервые, под вымышленным именем, в компании господина Креденце, повезли в чёрной карете в Лондон. До того момента замок состоял для меня из тёмных лестниц, замковой часовни и нескольких залов с тяжёлой старинной мебелью. И светлой комнаты в башенке, где когда-то жила Бэлла.
Меня поместили в крохотную тёмную комнатушку в подвале, сырую и холодную, и единственным источником света и воздуха было узкое зарешеченное окошко. Меня обрили наголо, выдали простые льняные брюки и рубаху, которые были сильно велики. Раз в день, после вечерней службы, проходящей в домовой церкви при замке, меня выводили из кельи с одной единственной целью: начинающим и практикующим экзорцистам нужно было на ком-то тренироваться, оттачивать приёмы, верно и чисто произносить формулы на латыни, метко окроплять святой водой бьющееся в конвульсиях тело. Что они и делали по несколько часов кряду. Долго, тщательно, истязая не только то существо, что находилось во мне, но и мою плоть. Ожоги в виде крестов, следы от верёвок, синяки от ударов о каменный пол – моё тело страдало так же, как и моя душа. Я ни на минуту не забывал, что я несу справедливое наказание за смерть матери, погибшей пусть и не по моему желанию, но от моей руки. Даже когда живущий внутри демон милосердно отключал моё сознание и терпел наши общие пытки сам, лишь едва я выныривал на поверхность реальности и ощущал боль физическую и душевную, то принимал мучение как должное. Я заслужил его. Хотя бы потому, что дал тёмной стороне взять верх надо мной.