Страница 85 из 87
Мятежники выбегают к нам оружием, и в какой-то момент мой страх выключается по щелчку пальцами. Мое тело перестает дрожать, и руки намертво врезаются в огнемет, который я успела схватить в автомобиле. Я не чувствую ничего: ни страха, ни жалости. Не воспринимаю мятежников как людей, лишь как преграду на пути к нашему общему будущему.
Это действительно кровавое побоище, потому что в Кассандру стреляют, пуля задевают ее по руке, но проходит мимо. Она бежит, зажимая рану второй рукой, а я прикрываю ее, метая ножи в тех, кто остался внутри их базы.
Лезвие вспарывает горло жертвы в считанные секунды, но больше времени тратится на то, чтобы я вернулась за ножом. Оружием пользоваться сподручнее, поэтому я возвращаюсь к нему и бегу вслед за Кэс, что прокладывает мне путь.
Мы спускаемся в самый подвал, где в небольшой коморке расположен большой стол с кипй бумаг на нем.
– Что это? – спрашиваю я у Кэс и замечаю, как побагровело ее лицо, и как слаба она стала.
– У этой группы мятежников должен быть свой главный. В этих бумагах должен быть зашифрованный план других баз и то, что они собираются сделать.
Кэсси перерывает все бумаги и молча протягивает мне нужные. Листы испачканы кровью, ее кровью, но это все равно, ведь главное – их содержание, и я прячу документы под бронежилет.
Потом мы снова бежим назад, и мне приходится держать Кэс одной рукой, чтобы она не упала. В коридоре здания я на мгновение оказываюсь у окна и выглядываю на улицу. Там все в столбах дыма, прибывает все больше и больше боевых машин, и я успеваю заметить людей с эмблемами армии США на формах, когда чувствую резкую боль в голове, теряю опору и падаю до тех пор, пока кто-то не хватает меня под мышки и не тащит в сторону выхода.
Больше я ничего не помню.
***
Приходить в себя чудовищно больно. Все внутри меня сжимается, выворачивается наизнанку. Когда я открываю глаза, серые стены расплываются передо мной. Хватаюсь за одеяло так, будто вот-вот упаду, хотя итак лежу на спине. Но ощущение падения никуда не уходит.
Пытаюсь подняться, в глазах темнеет и кружится голова. Оглядываюсь по сторонам: серые стены, кровать и прикроватный столик с бутылкой воды без бирки. Белая деревянная дверь, которая, судя по всему, ведет в уборную. Большая железная дверь, которая, судя по всему, заперта.
В следующую секунду вваливаюсь в уборную, и меня рвет, едва ли успеваю прижаться к унитазу. Выворачивает наизнанку, в голове гудит, все тело лихорадит. Чувствую, как пылает лоб.
Выползаю назад в комнату и не могу надышаться, выпиваю полбутылки воды залпом.
Это мой третий круг заточения, все повторяется снова и снова. Это никогда не закончится.
Лежу очень долго, до тех пор, пока круги перед глазами не перерастут в четкую картинку. Медленно встаю на ноги, цепляясь за стену, подхожу к двери. Стучусь в нее изо всех сил и кричу охрипшим голосом:
– Эй! Есть тут кто?!
Конечно, никто не отвечает. Несколько минут стою так, прижавшись горячим лбом к холодной железной двери, а потом маленькое смотровое окошко на ней отходит в сторону и на меня смотрят два глаза. Мужчина хмурится, просовывает поднос с едой в специальное отверстие под дверью и смотрит на меня еще с секунду.
– Где я? – шепчу я, готовая разрыдаться, глядя на него. Но он молча уходит, и я приступаю к еде.
На третий раз у тюремной пищи появляется особый привкус, к которому я отношусь с безумным азартом.
***
Часы – это очень долго. Единственное, чем я развлекаю себя в камере – это рисунками на деревянной двери. Единственный минус – мерзкий звук, который режет уши, но из него рождаются причудливые круги и завитушки.
Иногда я ложусь на кровать, закрываю глаза и прокручиваю в голове всю свою жизнь, сначала и до самого конца.
В ней было столько всего. И безумная мать, и смерть, и боль, и расставание, и предательство, и страх, и ненависть, и злоба.
Но больше в ней было прощения. Я вспоминаю о том, как прощала их всех: Бэра, Софи, Роджерса, Алекса, Адама, Кэсси, Миллингтона, Маргарет.
Маргарет... сумасшедшая женщина, вернувшаяся с того света. Что с ней сейчас? Кто она после стольких лет горя и страха, кем она может быть?
Я плыву сквозь эти вопросы на своей лодке, которую мягко бросает из стороны в сторону. Где-то впереди виднеется земля, но чтобы ее достичь, нужно оглянуться назад.
Когда я просыпаюсь, мне снова приносят еду, но к тому времени она уже совсем холодная. Мне не страшно находиться в заточении одной, не скучно, ведь есть время подумать и тут мне ничего не угрожает. Нет людей, допросов, боли. Это камера для того, чтобы пообщаться с собой.
– Алекс, – говорю я вслух, закрывая глаза. – Я здесь, я жду тебя. Так соскучилась. Пожалуйста, скажи, что все будет хорошо. Скажи, что все еще любишь меня и всегда будешь рядом. Скажи, что не уйдешь, не попрощавшись. Мы ведь еще увидимся, правда? Пообещай, что увидимся. Пообещай, что не уйдешь один.
Я улыбаюсь своим мыслям.
Сидя здесь я могу улыбаться очень долго.
***
Спустя три приема пищи, железная дверь открывается впервые. Я не готова к приему гостей, грязная, обессиленная с взъерошенными волосами и в рваной одежде подскакиваю с места и перевожу взгляд с одного военного на другого.
– Пройдемте, – говорит один из них и кивает в сторону коридора.
Я медленно иду в ту же сторону, странно, что меня не принуждают силой. Никакого оружия, никаких наручников, лишь двое охранников и взъерошенная девочка бредут между одиночными камерами.
Когда я захожу в комнату для допросов, в ней горит единственная лампа над столом и по ту сторону сидит человек в военной форме. Он довольно молодо выглядит, копается в бумагах и, замечая меня, кивает на стул. Опускаюсь напротив, не могу оторвать взгляда от его военной формы.