Страница 4 из 102
Ивея расстроилась, когда узнала о моем решении. В этом мы всегда были разными. Она всю жизнь мечтала о замужестве, о семье, и еле пережила те два года, что значилась в качестве возможной нареченной Смотрителя. В день ее совершеннолетия к ней сразу явился Варду с предложением, и она с радостью согласилась. Нет, я рада за них, но для себя я не жажду такой участи. Не для того пережидала затворничество дома, чтобы к нему же и вернуться, пусть даже в статусе замужней женщины, которой открыто немного больше, чем невестам. Может, причиной тому стали рассказы отца и Габи, под которые прошло мое детство. И теперь осознание того, как много сокрыто в мире, бередит мою неискушенную душу, заставляет грезить о непонятном и отталкивать от себя простую девичью участь?
Хочу ли я любви? Глядя на то, как счастливы Варду и Ивея, или на маму с отцом, я, конечно, испытываю смутное желание, чтобы и со мной рядом был тот, кому ответит мое сердце. Но среди тех мужчин, что довелось мне встретить, никто не заставил замереть в предчувствии. Может, потому я и мечтаю о далеких краях, потому что влечет меня любовь, которой не найти здесь? В этом я – такая же наивная девчонка, как и остальные. И тогда, выходит, мое служение – не искреннее смирение перед Сомнией, а попытка обмануться? Слезы приходят сами собой, и я зачерпываю воду, чтобы одной солью смыть другую. Солнечный жар усиливается, и меня начинает клонить в сон. Все-таки ночные служения отнимают много сил.
Успокоившись, я поднимаюсь и бреду домой. Мама еще спит, а вот отец уже на ногах, проверяет снаряжение, но отвлекается от дел, чтобы обнять меня. Соседка из-за забора смотрит на нас, поджав губы – не пристало мужчине открыто проявлять свои чувства, пусть даже отцовские. Но нам все равно. В его сильных объятиях я вновь чувствую себя маленькой счастливой девочкой, которой неведомы страхи и сомнения.
- Ты сегодня рано, - говорит он.
- Меня отпустили отдохнуть, чтобы вернуться к полуночи. Сегодня ночью все послушницы остаются в храме, в ожидании знамения.
- Тебя уже допустили к подобной чести? – в его голосе слышится изумление.
- Да. Жрица строга ко мне, но, кажется, довольна тем, как я несу служение.
- Значит, я могу быть спокоен, что за время моего отсутствия тебя не выгонят с позором? – улыбка у отца светлая и лукавая.
В этом он весь: постоянно подшучивает над ритуалами, чем ужасно огорчает маму. Отца в наше селение принесло море. Вождь нарек его Ринадо, заново рожденный, ведь те, кто прибывает по лунной дороге, не помнят своей прошлой жизни. Отец быстро перенял наши обычаи, женился, стал охранником, а потом и предводителем каравана, но со своей участью так и не смирился.
Ему хватило осторожности на людях вести себя, как обычно, но дома он становился совсем другим. Пытался понять, как устроен мир. Почему действуют те или иные запреты. И мучился воспоминаниями, надежно смытыми лунным светом. Что он оставил за спиной: усеянное переливчатыми камнями побережье Акве? Черные скалы Игниса? Пытался ли он, каждый раз посещая срединные земли, найти что-то знакомое в песнях, предметах, обычаях? Что вообще могло заставить двадцатилетнего юношу ступить на путь забвения? Какие отчаяние, потеря, страсть?
В селении проживало еще с десяток человек, прибывших по лунной дороге, но я видела, что они счастливы и живут текущим днем и не сожалеют об утраченном прошлом, в этом и есть суть спасительного бегства, дарованного людям. Почему же отец не такой? Почему, несмотря на мамину любовь и на мою привязанность, на уважение караванщиков и возможность посещать срединные земли, он за столько лет так и не смог обрести покой?
И сейчас, слыша под своей щекой, биение его сердца, я думаю, может, эта неустроенность, смятение, попытки обрести то, чему нет названия, передались мне от него? Но могу ли я поделиться, не бередя его старые раны? Довериться, чтобы не вызвать в нем сожаления о том, что его единственная дочь – несчастна?
Я много лет наблюдаю, как расстраивается из-за отцовских перемен в настроении мама, ей не нравятся наши беседы о далеких землях и причудливых обычаях подданных Терры, она боится разговоров, но она слишком его любит. Для меня же влияние отца оказалось сильнее веры в традиции, потому я удивилась, что именно он предложил маме отдать меня в храм Сомнии, когда мне минуло шестнадцать.
И сейчас он продолжает подшучивать, когда я рассказываю о служении, о той части, конечно, которая не находится под запретом. Я теряюсь, как уживаются в нем столь разные убеждения, но отец есть отец.
Весь день я провожу с мамой, помогая ей готовить запас еды для дальнего пути. Вернее, к еде она меня не допускает, делает все сама. А я ношу воду, мою посуду, раскладываю на горячих камнях печи лепешки для просушки. И невольно сравниваю эти простые действия со служением. Храм – красивое и величественное место: резные мраморные колонны, просторный зал, украшенный жемчугом и хрустальными звездами, невесомые занавески, отделяющие зал от комнат, где ночуют желающие получить знамение. В хранилище, правда, стены всего лишь серого мрамора без резьбы, но туда нет хода посторонним. Сам ритуал, который еженощно проводит жрица, исполнен торжества и величия, а нас, послушниц, учат двигаться плавно и бесшумно, чтобы действо выглядело особенно красивым.