Страница 25 из 55
Я задумалась. Для меня наше пребывание в лагере было шансом отвлечься от своих житейских проблем и, скорее, развлечением, игрой. То, что озвучил Лукаш, придавало нашей деятельности совсем другой смысл. Не только восстановление исторического объекта, но и, что не менее важно, возможность улучшить жизнь целой деревни. Я в очередной раз почувствовала свою, что ли, мелкость души по сравнению с Лукашем. Это было неприятное открытие, но, как это часто бывает, одновременно я почувствовала к нему еще большее уважение. Я привыкла жить, барахтаясь в своих девичьих переживаниях, а сейчас впервые оказалась причастна к большому делу, к жизни других людей.
Знахарка жила в маленькой избушке, осевшей в землю почти до крыши. Перекосившееся крыльцо, двор, заросший травой. Лукаш осторожно постучал в окно, потом толкнул дверь, которая жутко заскрипела. Хозяйка встретила нас в сенях, не выказав ни капли удивления. Видно, появление незваных гостей было для нее привычным. Она сразу показала, куда положить Таню, и жестами выпроводила нас обратно во двор. Витька заупрямился и остался, а мы с Лукашем вышли, уселись на крыльцо, нагретое солнцем. Ожидание было долгим и тягостным. Тревожное состояние не располагало к разговорам, поэтому мы просто сидели, прижавшись друг к другу. Из избы не доносилось ни звука. Наконец, Витька, пошатываясь, вывалился из сеней, с непонятным выражением лица.
- Ну, что?
- Полегчало. Она сейчас заснула.
- Что с ней? Что Ядвига сказала?
- Ядвига сказала...сказала, негоже матери тяжести таскать, когда дитя внутри растет, - он сел на крыльцо и вдруг, обхватив голову руками, зашелся то ли в плаче, то ли в истерическом смехе. Мы с Лукашем переглянулись. Вот, значит, в чем дело! В это время скрипнула дверь, и знахарка тяжелой шаркающей походкой вышла на крыльцо. Остановившись, погладила Витьку по голове:
- Все, все, успокойся, все будет хорошо с женкой твоей, не добавляй смуты. Тебе надо быть сильным. А вы возвращайтесь, чего зря сидеть!
Она подслеповатыми глазами посмотрела на Лукаша, потом перевела взгляд на меня и вдруг всплеснула руками и кинулась ко мне, бормоча:
- Катажинка, девонька, откуда ты взялась! Ясная моя, а я так мучилась, что тебя не уберегла! Катажиночка!
Я попятилась в ужасе.
- Вы…вы меня с кем-то путаете! Я вас не знаю! Я не понимаю, о чем Вы говорите!
Она схватила меня за щеки своими узловатыми сухими руками, притянула к себе, заглянула в глаза и от этого пронзающего насквозь взгляда у меня вдруг закружилась голова, а перед глазами замелькали пестрые неясные картинки. Потом она резко оттолкнула меня:
- Попутала я! Ты – не она! – и тут же, наклонившись, она зашептала так, чтобы ребята ее не слышали, - но она живет у тебя в душе, только ты не знаешь об этом! Тяжела для тебя эта ноша, девонька, ой, тяжела!
Я опять отпрянула, высвобождаясь из этих неожиданно цепких рук. Но старуха уже потеряла ко мне всякий интерес. Она вернулась в дом, кивнув Витьке:
- Ночевать будешь в сенях, на лавке. Если надо будет, позову!
Он закивал. Лукаш потрепал его по плечу:
- Мы поедем. В лагере волнуются. Завтра с утра вернемся.
- Хорошо.
Мы медленно побрели к озеру.
- Что это было? – спросил меня Лукаш.
Меня колотило, как в ознобе, было страшно и муторно. Перед глазами продолжали плыть цветные пятна.
- Не знаю…Сумасшедшая бабка, видно, спутала меня с кем-то.
- Да, с головой у нее явно не в порядке. Так и лет-то, слава богу, за восьмой десяток перевалило!
- Главное, чтобы она Тане помогла!
И опять мы не разговаривали до самого лагеря. Слишком много всего произошло за один вечер. Наш поцелуй в камышах представлялся мне чем-то далеким. Было ли это вообще: крупные белоснежные кувшинки, мерное покачивание лодки, обжигающие губы на моих губах, частое биение сердца? Словно угадав мои мысли, Лукаш на минуту бросил весла и, нагнувшись, опять поцеловал меня. Это был совсем другой поцелуй – мягкий, успокаивающий, нежный. Внушающий, что все будет хорошо.
___