Парижский синдром

Инесс де ля Фрессанж

Марко смеется, что, при моем богатом воображении, я могла бы выбрать себе не такую банальную мечту:

- Ну, сама подумай, - говорит он, - как заезженно: ах, Париж! Поцелуи на обзорной площадке Эйфелевой башни, Елисейские поля, высокая мода, кофе с круассанами в уличных кафе и прогулки на речном пароходике. Да об этом каждая первая мечтает!

- Если так рассуждать, то все «географические мечты» банальны, - возражаю я, - что ни возьми! Цветущие сакуры в Токио, силуэт Биг-Бена в пелене тумана, прогулки по венецианским каналам, сафари в Африке, аллея звезд в Голливуде. Что я еще забыла? Вот ты можешь мне назвать место на Земле, путешествие к которому сочтут оригинальным?

Он морщит нос и замолкает – перебирает варианты. Потом сконфуженно разводит руками, сдаюсь, мол.

- Вот видишь!

Марко не понимает, для меня мечты о Париже – не набор штампов, а воплощение другой заветной мечты, которая так и не сбылась. Когда мне исполнилось двенадцать, Тео позвонил маме и сказал, что на три дня приезжает в Париж, и очень хотел бы меня увидеть. Все расходы на поездку он, конечно же, берет на себя. Я знаю, мама была против этой встречи, но в то же время она понимала, что случай показать мне столь волшебное место может больше и не выпасть. Поэтому она согласилась, и мы стали готовиться к поездке.

Париж снился мне по ночам много дней. Париж – и Тео, встречающий нас на вокзале. Но незадолго до поездки мы пошли в цирк, и там я подхватила какой-то жуткий вирус, неделю провалявшись с температурой под сорок. Билеты мы сдали. Тео позвонил и сказал, что сожалеет, но у него нет времени нас проведать. От этой неудавшейся поездки остались загранпаспорта, которыми мы с тех пор ни разу не воспользовались; мои первые в жизни джинсы (я носила их, не снимая, два года, пока окончательно из них не выросла). И сувенир, присланный мне Тео по почте: стеклянный шар, внутри которого, стоило его хорошенько потрясти, Эйфелеву башню заметало искусственным снегом. Ах да! Еще с тех пор я ненавижу цирк и никогда туда не хожу.

Тео – мой дед, которого я боготворю, но вынуждена довольствоваться встречами раз в год, а то и реже. В общей сложности, мы виделись пять раз (визит в Париж стал бы вторым в череде этих кратких свиданий). Тео живет в Америке, куда его семья перебралась в начале прошлого века. Так что за океаном у меня полный комплект родственников: дядя, тетя, две кузины. И Марсия, жена деда, которая (я в этом уверена) меня ненавидит. В отличие от Тео, она так и не смирилась с наличием в жизни ее младшего сына ни моей матери, ни меня. Уж она-то, наверное, мечтала женить его на какой-нибудь утонченной особе из древнего рода, а он возьми и подложи ей свинью – сначала сошелся с моей матерью, сделал незаконного отпрыска, то есть меня, а потом и вовсе исчез. И если Тео все эти годы старался помогать нам с мамой (моя нынешняя квартирка – его подарок на мой восемнадцатый день рождения), отчасти из чувства долга, отчасти – из привязанности (он не уставал повторять, что я очень похожа на отца), то Марсия для меня осталась совершенно чужим человеком. И бабушкой я ее никогда не называла. Пережить такую неприязнь несложно, учитывая, что виделись мы всего четыре раза.

Впрочем, я и Тео никогда не называла дедом. В моем представлении дед – это такой согбенный старичок, который проводит время во дворе, под сенью больших деревьев плетя корзины или, на худой конец, играющий на лавочке в шахматы с другими стариками. Не знаю, почему именно такой образ рисует мое воображение. Про шахматы понятно – пенсионеры в доме, где прошло мое детство, только этим и занимались. А корзины? Надо будет спросить у мамы, чем занимался ее отец, мой второй дедушка, которого я почти не помню. Может, эта картинка – из тех счастливых дней, когда мы гостили в деревне?

Так вот, если говорить о Тео, то он, в свои шестьдесят пять, выглядит на десять лет моложе и похож на актеров, играющих харизматичных престарелых художников или писателей, от которых теряют головы юные красотки-героини. Он подтянут, крепко сложен и обаятелен – недаром Марсия до сих пор сопровождает его во всех поездках, хотя ненавидит покидать Америку. Но ревность и страх, что его уведет какая-нибудь ловкая девица, в ней сильнее, чем нелюбовь к перелетам и гостиницам. Тео изменил мое представление о возрасте, потому что раньше мне все люди за тридцать казались жутко взрослыми, что уж говорить о стариках. Но, глядя на Тео, я начинаю верить, что возраст – понятие относительное. Все зависит от человека – от его темперамента, энергии и отношения к жизни.

Тео – мой идеал мужчины. Знаю, в таком признаваться не принято, но когда я его впервые увидела, то пожелала, чтобы Тео развелся с Марсией и женился на маме, стал бы мне не дедом, а отцом, которого я никогда не знала. Нет, у меня было счастливое детство, и мама всячески старалась, чтобы я не чувствовала себя обделенной, но смотреть, как мои подружки гордо восседают на крепких шеях своих папочек, было невыносимо! Никто не учил меня кататься на велосипеде, не брал с собой на рыбалку, не сопровождал, раздувшись от гордости, на выпускной бал в школе. Правда, добавляла я всегда, и пьяным домой никто не являлся, и не кричал на весь дом, и не лупил ремнем, как это делал мой дядя, отец Марко. Такова моя натура – я привыкла компенсировать отсутствующие кусочки жизни размышлениями о том, как это пошло мне во благо. В детстве мама читала мне книжку о бедной девочке-сироте, которая старалась в любом событии, даже самом мрачном, найти светлую сторону. Я взяла этот метод на вооружение, хотя «игра в радость», которая так легко и естественно давалась Поллианне, для меня стала, скорее, рациональным решением, своеобразной защитной реакцией. И, честно сказать, нередко давалась мне с трудом.