Парижский синдром

Вторая половина схемы «родитель – ребенок» полна пробелов и домыслов. Историю моего отца я воссоздавала по кусочкам. До момента, пока не объявился Тео, мама рассказывала мне лишь то, что отца звали Яном (как красиво, думала я, Ян и Анна – в самих именах заложена судьбоносная близость моих родителей), и что он был маминым ровесником. Познакомились они в студенческой компании, влюбились, стали жить вместе, потом родилась я. А когда мне было неполных четыре года, отец уехал в Америку и не вернулся. С его родственниками у мамы связи не было. Сначала она ждала, переживала, что с ним что-то случилось, потом решила, что он просто нас бросил. Тем не менее, когда мы уезжали в деревню, мама оставила хозяевам квартиры, где мы жили, наши координаты на случай, если папа все-таки вернется. Но он так и не объявился.

Я плохо помнила папу и скучала, скорее, не по нему самому, а по тому, что вообще включено в понятие «отец» (об этом я уже говорила). В моей памяти остались какие-то обрывочные воспоминания, размытые картинки: вот он строит мне домик из кубиков, вот включает фонарик и устраивает театр теней, вот покупает мне огромного плюшевого медведя с черным лакированным носом, вот мы катаемся на пароходике по Свислочи. Эти фрагменты я бережно хранила в памяти, перебирая их перед сном и пытаясь вспомнить еще хоть что-нибудь: его смех, улыбку, надежные руки…

Но чаще перед сном мне приходили другие картинки: вот он, благополучно забывший о нас с мамой, женится, заводит детей…При мысли о том, что кому-то достается время и внимание, которого я лишена, меня начинало лихорадить. Мир (или Бог, я не могла определиться со своими верованиями) несправедлив. Изначально заложив идею «папа-мама-я – счастливая семья», затем он разрывает эти связи, лишая нас возможности купаться в том светлом счастье, называемом семьей. Да, я очень любила маму, и она любила меня, но пустота в душе, там, где отведено место для отцовской любви, мешала мне наслаждаться жизнью.

О том, каково приходится маме, я боялась даже думать. Я знаю, она любила отца, и его исчезновение подкосило ее. Иногда я пыталась представить себя на ее месте. Остаться одной – это я уже могла прочувствовать. Остаться одной с маленьким ребенком…Конечно, рисуя картинки будущего, я хотела, чтобы у меня были дети. Но ведь это такая ответственность! Ты уже не принадлежишь себе, ведь есть человечек, за которого целиком и полностью отвечаешь. Я тут со своей жизнью разобраться не могу, а если бы еще и ребенок был?

Но, каково бы ни было маме, свою боль, обиды и переживания она спрятала глубоко внутри. И я очень надеюсь, что сейчас, когда она не одна, внимание и забота другого мужчины, исцелит ее старые раны. С моим отчимом мы общаемся нечасто, и близких отношений у нас не случилось, но мне довольно того, что мама счастлива.

Поймав себя на круговерти мыслях о семейных сложностях, я решила сделать передышку и отправилась на свое любимое место для релаксации – на подоконник. Если не смотреть вниз на улицу, а смотреть только на пестрые скаты крыш и нежное кружево предзакатных облаков, можно представить, что я в Париже. Я люблю устроиться на подоконнике с кружкой кофе и книгой, и сидеть так, наслаждаясь теплом и свежестью летнего вечера. Это меня успокаивает, отвлекает от суеты и мелких повседневных проблем и настраивает на мечтательный лад.

Мансарду я тоже попыталась сделать кусочком Парижа. Когда я сюда въехала, меня ждала абсолютно пустая комната, это радовало, так как позволяло мне обставить все по своему вкусу. Со вкусом в интерьере у меня, к счастью, дела обстоят лучше, чем со стилем в одежде. Я быстро определилась: стены оклеены неброскими голубыми обоями в мелкий цветочек; вдоль одной стены тянется железная вешалка, на которой развешены мои наряды, вдоль другой – кровать с кисейным пологом, а в углу у окна я оборудовала себе рабочее место – компьютерный стол и на стене – моя «карта желаний». К этому можно добавить разномастные коробки, в которых я держу свои вещи, и этажерку с книгами. К разного вида коробкам, шкатулкам и цветным жестянкам из-под печенья у меня слабость, их у меня несчетное количество, и я продолжаю их покупать, принимать в дар и даже выпрашивать! Места они занимают немного, зато в них удобно хранить всякую мелочевку, которая так любит теряться и прятаться в самых неожиданных местах: бижутерию, солнечные очки, ручки, батарейки, ароматические свечи. Мама считает, что в моей комнате мало мебели и много тканей. Платья на вешалке собирают пыль, говорит она, в шкафу они сохранились бы лучше. И зачем тебе полог над кроватью, не проще ли поставить сетку на окно, чтобы насекомые не залетали. В жизни моей мамы все подчинено практичности. Я не могу объяснить ей, что пыль и насекомые здесь совершенно ни при чем. И вешалка для одежды, и полог, и мои любимые жестянки – это маленькие шажки на пути к моей парижской мечте.

Подход к ее воплощению у меня своеобразный: я не коллекционирую фильмы, действие которых происходит в городе любви, и не читаю книг о Франции, даже путеводителей; в моем гардеробе нет тельняшки, столь любимой француженками, а брелок в форме Эйфелевой башни, подаренный мне Марко, так и пылится в одной из коробок. Зато я веду «парижский» дневник, в который вклеиваю картинки, записываю стихи, отрывки из чужих блогов и собственные фантазии на тему предстоящего путешествия. В том, что оно состоится, я не сомневаюсь, просто не ставлю себе четких сроков (как я уже говорила, планирование – это не мой конек, и потом однажды я попыталась посчитать, чего мне будет стоить поездка, и ничего, кроме слез, эта попытка не принесла).

У Марко есть теория, что мечты и не должны сбываться быстро.

- Иногда нужно мечтать просто так, не привязываясь к конкретным срокам и способам реализации своей мечты, - говорит он. – Это придает жизни не только смысл, но и особое очарование. Мечты делают нашу жизнь ярче и разнообразнее. Я вообще разделяю для себя мечты и цели, как, например, разделяю хобби и работу. Первое – это то, что нравится, но зависит от настроения. Второе – то, что необходимо делать, подчиняясь определенным правилам.