Дюна

— Нет.

— Но к ее рогам пристала грязь!

— Это не грязь, Шадоут. Это кровь старого герцога. Рога были покрыты прозрачным фиксатором через час после того, как бык убил его.

Шадоут выпрямилась.

— Вот как!

— Это всего лишь кровь, — сказала Джессика. — Старая кровь. А теперь помоги мне это повесить. Такое тяжело видеть.

— Неужели вы думаете, что вид крови может меня встревожить? — спросила Шадоут. — Я из пустыни и видела достаточно крови.

— Я… знаю, — сказала Джессика.

— И часть ее была моей собственной. — Шадоут внимательно посмотрела на Джессику. — Та, что вы только что пролили, сделав маленькую царапинку, — сущая ерунда.

— Ты бы хотела, чтобы я разрезала глубже?

— О, нет! Тогда бы через порез стала испаряться вода моего тела. Вы все сделали верно.

И Джессика, отмечающая изменения интонации, почувствовала, какой серьезной она стала при слове «вода». И снова чувство тоски охватило ее при мысли, насколько велика сила воды на Арраки.

— На какую сторону мне повесить каждую из этих игрушек?

«А она практична, эта Шадоут», — подумала Джессика и сказала:

— Решай сама. Это неважно.

— Как скажете, моя госпожа. — Шадоут наклонилась и стала освобождать голову от упаковки. — Так ты убила старого герцога? — пропела она.

— Помочь тебе? — спросила Джессика.

— Я справлюсь, моя госпожа.

«Да, она справится», — подумала Джессика. Это свойство всех Свободных — справляться во что бы то ни стало.

Джессика почувствовала ножны под корсажем и подумала о долгой цепи делений той Бене Гессерит, что оставила здесь одно из своих звеньев. Благодаря ее деятельности она пережила сегодня смертельный кризис. «Спешить нельзя», — сказала Шадоут. И все же в этом месте чувствовалась какая-то торопливость, наполнявшая Джессику дурным предчувствием. Бене Гессерит знала, что от него не избавят ни старания Миссионерии протективы, ни самая тщательная проверка Хавата.

— Когда все повесишь, начинай распаковывать ящики, — распорядилась Джессика, — у одного из грузчиков, работающих у входа, есть ключи, и он знает, как раскладывать вещи. Возьми у него ключи и список вещей. Если у тебя появятся вопросы, я буду в южном крыле.

— Как прикажете, моя госпожа, — ответила Шадоут.

Джессика повернулась и пошла, думая про себя: может быть, Хават и считает эту резиденцию безопасной, но я чувствую, что здесь что-то не так.

Ее охватило непреодолимое желание видеть сына. Она пошла к сводчатому проходу, ведущему к обеденной зале и семейному крылу. Она шла все быстрее и быстрее, потом побежала.

После ее ухода Шадоут прекратила разворачивать бычью голову и, глядя Джессике вслед, прошептала:

— Она действительно одна из них. Бедняжка…

Уйе! Уйе! Миллиона смертей не было достаточно для Уйе!..

Дверь была открыта. Джессика вошла в нее и оказалась в комнате с темными стенами. Слева от нее стояла низкая тахта с верхом из кожи, два пустых книжных шкафа, висела запыленная бутыль с водой. Справа, закрывая другую дверь, возвышалось еще несколько пустых шкафов, письменный стол с Каладана и три стула. У окна, как раз напротив двери, стоял спиной к ней доктор Уйе и внимательно смотрел на разворачивающуюся перед ним картину.

Джессика сделала вперед еще один неслышный шаг. Она увидела, что одежда Уйе помята, а с правого бока испачкана чем-то белым. Со стороны он казался бесплотным в своих широких одеяниях, марионеткой, застывшей в ожидании того момента, когда хозяин дернет его за веревочку. Лишь квадрат головы с черными длинными волосами, схваченными серебряным кольцом школы Сак, казался живым.

Она еще раз оглядела комнату и не увидела в ней никаких следов присутствия сына. Но дверь справа от нее, она это точно знала, вела в маленькую спальню, занять которую Пол выразил самое горячее желание.

— Добрый день, доктор Уйе, — поздоровалась Джессика. — Где Пол? Он кивнул, не поворачивая головы, словно тот, кого он приветствовал, находился где-то за окном, и, не оглядываясь, сказал:

— Ваш сын ушел. Я отослал его немного отдохнуть. — Он будто очнулся и стал смущенно теребить рукой усы, свисавшие на пунцовые губы. — Простите, госпожа, мою невнимательность: я задумался, и мысли унесли меня далеко.

Она улыбнулась и протянула ему руку. В какое-то мгновение ей показалось, что он упадет сейчас на колени.

— Веллингтон, пожалуйста.

— Как мне вас называть?.. Я…

— Мы знаем друг друга шесть лет, — сказала она. — Формальности между нами давно излишни.

Уйе, через силу улыбнувшись, подумал про себя:

«Кажется, сработало. Теперь она будет объяснять все странности в моем поведении моим замешательством. Она не станет доискиваться более глубоких причин, считая, что ответ уже известен».

— Боюсь, что я был с вами фамильярен, — еще раз извинился он. — Когда я чувствую к вам особую жалость, я думаю о вас, как о… Джессике.

— Чувствуете жалость? Почему?

Уйе пожал плечами. Уже давно он понял, что Джессика не наделена таким даром различать правду, как его Ванна. И все же он всегда, когда это было возможно, был правдив в разговоре с Джессикой. Так было безопаснее.

— Вы видели это место, моя… Джессика. — Споткнувшись на ее имени, он продолжал: — Такое бесплодное… после Каладана. А люди! Эти городские женщины, мимо которых мы проезжали, прячутся под своими покрывалами. И как они на нас смотрели!

Она приложила руки к груди и ощутила присутствие крисножа с лезвием, выточенным, если верить слухам, из зуба песчаного червя.

— Мы им чужие — разные люди, разные обычаи. Они знали только Харконненов.

Она посмотрела мимо него в окно.

— На что вы так пристально смотрели? Он отвернулся.

— На людей.

Джессика подошла к Уйе и увидела участок перед домом, к которому было приковано его внимание. Там, выстроившись в ряд, росли двадцать пальм, и земля вокруг них была ровной и бесплодной. Живая изгородь отделяла их от дороги, по которой шли люди в балахонах. Джессика почувствовала слабую вибрацию между нею и людьми — домашнее защитное поле — и продолжала следить за дорогой, удивляясь тому, что доктор нашел их такими занимательными.

Появились прохожие — и она приложила ладони к щекам. Как проходящие смотрели на пальмовые деревья!.. В их глазах была зависть, даже ненависть… и в то же время в них отражалась надежда.

— Вы знаете, о чем они думают? — спросил Уйе.

— Чтение мыслей ваша специальность, — сказала она.

— Их мыслей, — возразил он. — Они смотрят на эти деревья и думают: «Это сто нас!» Вот что они думают.

Она удивленно посмотрела на него и нахмурилась:

— Почему?

— Таков рацион пальм, — сказал он. — Одна пальма требует сорок литров воды в день. Человеку же нужно только восемь. Значит, одна пальма равняется пяти людям, а двадцать пальм — ста.

— Но некоторые из этих людей смотрят на нас с надеждой.

— Они надеются на то, что пальмы могут погибнуть.

— Вы слишком пессимистичны, — сказала она. — Впрочем, надежда и опасность неразлучные спутники. Спайс мог бы дать нам богатство, а обладая им, мы смогли бы превратить этот мир в цветущий край.

И она рассмеялась про себя: «Кто я такая, чтобы убеждать?» Ее хрупкая веселость быстро исчезла.