Страница 11 из 14
Наотмашь мазки резковаты и грУбы,
Иные легки, как касанье пера,
Алеют живые чуть влажные губы
И дивным огнём полыхают глаза -
Казалось, чуть-чуть, и портрет рассмеётся,
Сдвинется с места и оживёт,
А после лукаво слегка улыбнётся,
Проснётся, потянется, что-то шепнёт...
На этом холсте сама жизнь замерла,
Запутавшись в кудри, улыбку, ресницы...
Муза художника - ах, озорна...
Сердце художника - вольно, как птица,
Жизнь - да, ломала, нещадно и страшно,
Но взгляд как и прежде гордо горит
И сколько бы он не споткнулся - не важно:
То, что не убьёт его - лишь укрепит.
И нету покоя душе его страстной,
В ней бурю и пламя с надеждою ждёт,
Над ним - над художником - время не властно,
В картинах своих своих он вечно живёт...
Шесть лет спустя
Дневной свет, такой яркий в этот солнечный весенний день на улице, едва-едва проникал сквозь тяжёлые портьеры в аляповатое, душное полутёмное помещение, где царила тишина, нарушаемая лишь плеском в деревянном стакане воды, разгоняемой кисточкой.
Молодая девушка лет шестнадцати-семнадцати на вид увлечённо водила длинной кисточкой по холсту, изредка отвлекаясь на палитру и натурщика. Её длинные пшеничного цвета волосы были собраны в незамысловатую причёску, в ушах поблёскивали небольшие серёжки, стан облегало какое-то грязно-синее платье без излишеств, однако подчёркивающее стройную фигуру и сшитое отнюдь не из самой дешёвой, приятной к телу ткани. Сама девушка называла его рабочим и редко когда одевала другое для рисования.
Напротив неё неподвижно сидел мужчина лет сорока-пятидесяти, тучный, словно надутый шарик, круглолицый и краснощёкий, с "зализанными" назад отросшими тёмными волосами, с проседью и парой проплешин, однако отказывающийся носить парик. Одет мужчина был богато: тёмно-фиолетовый атласный костюм на манер средневековья, с удивительной вышивкой, "дутыми" рукавами и шароварами, что лишь увеличивало сходство с шариком. Пуговицы блестели настоящими сапфирами, белоснежные пышные манжеты обвивали пухлые маленькие, почти женские руки а не менее пышный накрахмаленный воротник скрывал и без того едва заметную шею. Короткие толстые пальцы мужчины были унизаны крупными кольцами, большие и будто чуть навыкате глаза хитро поблёскивали из-под кустистых бровей. Натурщик вальяжно откинулся на спинку кресла, держа в одной руке бокал вина, а другую просто положив на подлокотник. В то время, как художница рисовала, мужчина отчаянно скучал, то и дело зевая.
- Может, на сегодня достаточно? - Наконец,не выдержал он.
- Как прикажете, милорд, - мгновенно оторвавшись от работы, улыбнулась Алина, - Пожалуй, при следующей нашей встрече я и закончу. Краски будут сохнуть два дня, так что раньше прийти не смогу. Когда изволите ждать?
- Я извещу вас, - задумчиво пожевал губами тот, - Если до завершения осталось немного, можно взглянуть? Больно любопытно, да и хочется понять, чем же вы так отличаетесь от других представителей вашей профессии.
- Прошу меня извинить за то, что разочаровываю, но нет, - покачала головой девушка, складывая краски в тканевую сумку, - Я никогда не показываю кому-либо свои работы до завершения. Что же касаемо остального... Свою, с позволения сказать, славу я получила не столько благодаря навыкам и таланту, сколько благодаря тому, что представителей моей профессии немного, я бы даже сказала довольно мало. Ну и благодаря помощи леди Мейларас, конечно. Впрочем, без ложной скромности, рисую я очень хорошо, за плечами много лет учёбы и опыта. Надеюсь, вам понравится результат.
- Разделяю вашу надежду, - неопределённо хмыкнул он, - И мне нравится ваша честность. Редкая черта в наше время.
"Ага, прям великую тайну открыла" - Про себя фыркнула девушка, вслух же слегка смущённо поблагодарив за комплимент.
Поставив в угол тяжёлый мольберт и чинно распрощавшись с хозяином замка, Алина покинула оный, облегчённо вдыхая свежий воздух и выплеснув куда-то уже серо-буро-малиновую воду. После, неуловимым жестом поправив плащ на плечах, направилась в город, где у неё сегодня была назначена ещё одна встреча.
Эти шесть лет становления вышли изнурительными. Первый год-полтора Алина всё так же работала на убой, лишь изредка рисуя портреты на заказ. Каждый раз выкладывалась по полной, зная, что ничего не даётся просто так, многое требует терпения, упорства и смирения. Но слухи о талантливой художнице, рисующей так реалистично, всё-таки распространились по городу и его окрестностям, количество заказов стало увеличиваться и плата за них тоже. Графиня была очень довольна: в её дом стали съезжаться именитые гости, часто привозя с собой подарки для хозяйки и развеивая её скуку. Более того, восемьдесят процентов от заработанного Алиной леди забирала себе. Это было одним из условий их устного договора, так что девушка до поры до времени не возражала. Зато условия её жизни улучшились в разы: её поселили в хорошие покои, сделали личной служанкой (в обязанности входило только помогать госпоже с мытьём, причёской и одеждой, а так же следить за порядком в комнате госпожи, с чем Алина легко справлялась), а после и вовсе освободили от работы по замку. Заметив такие улучшения, прислуга (в том числе и мать Азалии) резко "полюбили" её, но девушке это было уже не нужно. Она была со всеми предельно вежлива и дружелюбна, но никого не подпускала мало-мальски близко.
Мать Азалии, поняв, что лаской от "дочери" ничего не добиться, попыталась вытребовать у неё деньги силой, но графиня своей властью оградила Алину от этого, что тоже было одним из условий их договора. В такой ситуации в местный суд подавать было бессмысленно - к делам прислуги там относились, мягко говоря, наплевательски, а уж если ещё и высокородная леди выскажется против...