Страница 53 из 113
– Через пять минут спускайся, поедем в отделение, попробуем портрет составить.
– Я же не видела ничего, — удивляюсь, — у него маска на лице была.
– Глаза, губы — все сгодится. Потом поговорим.
Я натягиваю спешно обновки, думая, как Ваня удивится, увидев меня в таком обличии, и подвожу глаза и губы. Из зеркала на меня смотрит незнакомая женщина, и если бы не волосы, то я бы могла назвать ее очень красивой. Сквозь блузку проглядывает кружево лифчика, и я улыбаюсь.
Ваня сигналит во дворе, привлекая мое внимание – и всех соседей. Когда я выхожу к нему, он смолит сигарету, ругаясь по телефону, и не сразу замечает мой новый образ.
– Анька, — Доронин бросает окурок под ноги, подходя ко мне. Мы замираем напротив друг друга, я с лукавой улыбкой на устах, довольная произведенным эффектом. — Ты очень красивая.
Я очень хочу поцеловать его, но понимаю, что возле подъезда, на глазах любопытных делать этого он не станет.
– Садись, — Ваня открывает передо мной дверь, и, когда я прохожу мимо, незаметным движением гладит меня по животу, проводя ладонью вниз. От теплого прикосновения все внутри начинает трепетать, и мне очень хочется повторения того, что мы делали утром. Прямо здесь и сейчас.
– Узнал что-нибудь новое? — интересуюсь чуть охрипшим голосом, когда мы отъезжаем.
– Ничего, — в интонациях сквозит недовольство. — Даже отпечатков обуви не нашли.
Я не удивляюсь, хотя, все же, призрачные крупицы надежды не покидают до последнего. Однажды он должен подставиться, так почему не в этот раз?
– А что с девушкой?
– Тебе в подробностях? — видно, что ему хочется сорвать на ком-то злость.
– Нет, можешь приберечь себе. Личность не выявили?
– Выявили. Она, кстати, лежала в той же больнице, что и ты, и буквально на днях родители вытащили ее оттуда. Столько лет бились, - он горько усмехается, качая головой, а я чувствую, как темнеет перед глазами мир. Я протягиваю руку, касаясь плеча Доронина, и сжимаю, чтобы чувствовать живое тепло рядом.
– Ваня, — говорю, а сама боюсь произносить следующую фразу, - ее не Лиля Романцева зовут?
Доронин поворачивается ко мне, и я понимаю, что угадала.
Солнце. Тонкая, почти эфирная девушка, родители которой подали документы в Страсбургский суд, увидев, что с ней сделали врачи. Сколько ночей мы провели, тихонько перешептываясь между собой, сколько секретов мне поведала она. И теперь какой-то псих подвесил ее, словно тушу для разделки. Солнце больше нет.
– Аня, — на светофоре Иван кладет руку мне на ногу, и все, о чем я могу думать, несмотря на новость о Лиле, – как приятны и волнительны его прикосновения. — Он точно был там?
– Что? — не сразу понимаю, о чем собеседник спрашивает меня. — Ты шутишь? Конечно! А синяки на шее я выдумала? Постой… Ты думаешь, что это я Солнце убила?
От гнева становится жарко, я чувствую, как краснеет лицо. Очень хочется запустить чем-нибудь в товарища начальника. Опять двадцать пять! Как же выходит, что уже два убийства связаны со мной?
– Нет, — честно признается Ваня, — у тебя бы сил не хватило сотворить с ней такое.
– Ну спасибо, — возмущенно я отворачиваюсь от него. Как будто кто-то нарочно пытается вбить клин между нами, заставляя подозревать друг друга. Но есть еще малюсенький процент того, что Иван и сам замешан в этом деле, успешно сваливая вину на меня. Морфо дидиус в бардачке, обездвиженная снимком, кажется мне живой душой, спрятанной в черном ящике. Да и сам Доронин — что я знаю о нем, о его брате? По факту ничего, кроме той истории, которую он поведал мне сам.
– Возможно, вы знакомы, — наконец произносит полицейский. — Эта мысль не дает мне покоя. Подумай хорошенько, Аня. Он идет по твоим следам.
– Очень странно убийца это делает. Алла Николаевна мучила нас, а Солнце была хорошей девочкой, только запутавшейся. Я старалась не сближаться с ней, но и зла не желала. Если бы он убивал только врагов или только друзей…
– Да, два трупа еще не дают системы.
Я вздрагиваю, понимаю, что и третий может быть связан со мной. Добавить больше нечего: сколько я не гадаю, могу ли знать убийцу, — легче от этого не становится. Я пытаюсь мыслить как убийца, решая, кто мог бы стать следующей жертвой, но сама идея настолько пугает меня и шептунов, что я останавливаюсь.
«Странно все это»
«Ну и кашу же ты заварила»
«Вляпались так вляпались»
Комментаторы в голове постепенно оживают, но я не тороплюсь допрашивать их снова, пока они не сбежали повторно.
Мы доезжаем до здания УМВД, поднимаемся через пропускную на второй этаж. Мимо пробегает Толик, и я едва узнаю его в форме.
– А ты почему не в костюме?
– Не на параде, — коротко отчитывается Иван, толкая дверь в один из кабинетов. — Лех, давай, фоторобот попробуем сделать, — обращается он к парню, сидящему за компьютером.
– Хорошо, Иван Владимирович. Садитесь, — молодой человек кивает мне на стул, а после начинается долгая процедура. Если до входа сюда мне кажется, что я на всю жизнь запомнила глаза и губы, то теперь, глядя в разнообразие предложенных вариантов, теряюсь. Шептуны спорят, перебивая друг друга, но с памятью у них дела обстоят еще хуже, чем у меня.
Спустя тридцать девять минут я поднимаюсь из-за стола, вся взмокшая, перенапряженная, с болящими от усталости глазами. Доронин заходит в кабинет, внимательно разглядывая портрет.
– Похож? — интересуется у меня, но я махаю рукой: все расплывается, и образ маньяка вовсе становится нечетким, зыбким.