Боль мне к лицу

Мама смотрит, не веря, но спохватывается и начинает накрывать на стол, суетясь, без конца заправляя короткие пряди волос за уши. Я пытаюсь отказаться от навязанного гостеприимства, чувствуя себя ужасно неуютно. Раньше было проще, — никого не осталось, надейся на себя. А сейчас? Вдруг все это лишь сон, и я так и лежу на вязке, в температурном бреду от сульфозина, а когда жар спадет, пойму, что для меня ничего не изменилось? От этой навязчивой мысли, терзающей меня на протяжении последних недель, передергивает все тело и еще сильнее хочется сбежать, но я остаюсь на месте. Начинаю движение, чтобы коснуться суставов на пальцах левой руки — но останавливаюсь. Привычных имен теперь будет меньше? Не знаю, не знаю…

Разговор не клеится, мы не знаем, с чего начать общение, и мама рассказывает про свою церковь, куда ходит. Мне кажется, что это секта, но я молчу, — если они не тянут с нее денег и учат любить детей, то могут верить хоть в Джа, хоть в Гаутаму.

В чем-то я даже благодарна им: в разговоре, конечно, сквозят упоминания о Боге и грехах, но мыслит мама ясно и поступки свои теперь оценивает совсем иначе.

– Как мне стыдно, доченька, что я от тебя отворачивалась, где должна была помогать — пряталась. Думала, что поздно поняла, что не замолить грехов своих вовек, но ведь не зря все, смотри, как не зря: и ты из больницы вышла, и сама пришла!

Я не перебиваю, давая выговориться ей и отключая мысли. Позже, оставшись наедине с собой, я позволю эмоциям взять верх, а пока — слушать и слушать.

– А с волосами что? А живешь теперь ты где?

Причитания сменяются бесконечными вопросами, на которые я отвечаю нехотя. Мама торопит, дожимает: то хватает меня за ладони, то гладит по плечам, пытаясь прижать в объятиях к себе, но я не готова — не оттаяло внутри еще, пока лед на сердце толщиной с айсберг.

Я выпиваю две чашки чая, прежде чем соврать, что меня ждут к трем, и только после обещаний заходить, покидаю с облегчением дом. Бегу и от нее, и от себя, ощущая горечь во рту. Как долго она будет преследовать меня: каждую встречу с матерью, сопровождать любые мысли о ней?

Нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что я снова становлюсь нужной, но сам факт того меня страшит.

– А чего ты не боишься, Аня? — беседую вслух с собой, проверяя карточку в банкомате. Средств достаточно, и я снимаю часть денег, чтобы поехать в торговый комплекс.

Там, между рядами с одеждой, напряжение отпускает. Мне удается сосредоточиться на простых мыслях: что сейчас модно, в чем ходят другие люди? Как одеться красиво и модно — так, чтобы нравится Ване еще больше?

При мысли о нем становится тепло. Я думаю, что стоит позвонить Доронину, узнать, как у него дела, но тут же одергиваю себя: работа есть работа, не стоит превращаться во влюбленную дурочку, донимающую по несколько раз на дню. Мне есть, чем заняться.

Я долго выбираю себе блузку, к ней — юбку. Еще больше уходит времени на поиск туфель: я так давно надевала их в последний раз, что с трудом делаю первые шаги на каблуках, но все равно покупаю бежевые лодочки.

На меня оборачиваются — короткая стрижка вызывает удивление, и я беру себе шляпу. Взглядов от этого не меньше, поэтому покупаю еще очки, а потом иду в отдел белья и косметики.

В квартире Ивана сразу переодеваюсь в новый комплект, ожидая его прихода, и кручусь в трусиках и бюстгальтере возле зеркала, втягивая живот и выбирая позы, в которых я кажусь самой себе привлекательной.

«Красотка!»

«И сиськи огонь!»

«Детка, ты супер!»