Страница 2 из 113
Темные ресницы на миг скрывают от меня мужской взгляд и стены больницы, выкрашенные светло-зеленой краской, пряча от внешнего мира, после чего я говорю:
– Гетерохромия.
Это первое слово на нас двоих, произнесенное в комнате за последние пятнадцать минут. Шестнадцать.
– Да, — коротко отвечает он, хмурясь. Глаза у него голубые, но радужка в левом окаймлена коричневой полосой, и мне нравится наблюдать, как черные точки зрачков, направленные на меня, становятся то больше, то возвращаются в прежнее состояние.
Конечно, я хочу знать, ради чего сижу напротив мужчины в темных джинсах и легкой рубашке, на столе перед которым — мое личное дело. Ничего интересного: за сочетанием букв и цифр скрывается история болезни, которая не сможет объяснить несведущему, что творится внутри моей головы и в глубине души, и уж тем более не расскажет, через что приходится проходить по ту сторону свободы.
Я хочу знать, но не спрашиваю. Семнадцать минут.
Мы сидим в кабинете на втором этаже психиатрической больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением, и с посетителем меня разделяет не только стол, не только больничная роба. Скорее всего, закон: я преступница, он — обвинитель, я — вина, он — кара. Я жду, когда признания польются из его рта, боясь не услышать нужных слов, боясь, что мои голоса окажутся громче и в очередной раз перекричат его.
«F20». Шизофрения. Может, поэтому они вещают с завидной регулярностью, приглушаемые только уколами и таблетками в стенах психушки, а, может, по иной причине, которую мне еще не удалось выяснить, но иногда они очень мешают. А иногда, как сейчас, затихают, лишь изредка оценивая внешность собеседника.
«Красавчик».
«Да-да, высокий, мне такие нравятся».
«Ух, я бы его сейчас!».
От таких комментариев порой пробирает на смех, но я держусь, точно боясь разочаровать голубоглазого. Хихикающая пациентка в дурке, да еще с моим послужным списком — нет, я не нужна ему такая. А в том, что он пришел не просто так, уверена не только я, но и мои «шептуны».
«Ты ему нравишься».
«Он заберет нас отсюда?».
«Я хочу домой».
«Заткнитесь», — мысленно шикаю на них, и, видно, что-то читается на моем лице, потому что мужчина, наконец, начинает говорить:
– Меня зовут Иван. Я занимаюсь расследованием… – полицейский на мгновение замирает, тщательно подбирая слова, боясь, что я впаду в неадекватную реакцию. Все боятся. – И я знаю, что ты уже помогала в подобных вопросах.
Я закрываю глаза, расслабляя мышцы лица. Не хочу об этом вспоминать. И думать не хочу. Стараясь дышать как можно глубже, наполняю легкие воздухом, представляя, что они — полые сосуды с красными крышками наверху.
«Прекрати», – шепчут голоса.
«Это путь к свободе».
«Нам здесь не нравится».
– Что с Вами? — тут же подается Иван, забываясь и перескакивая на «вы». Я быстро убираю ладонь от лица и смотрю на него, стараясь не прятать взор, как делает это истинный шизофреник. Нужно выглядеть нормальной.
– Все в порядке. Просто… Мне не хотелось бы вспоминать. И участвовать в вашем эксперименте — тоже.
– Послушайте, — начинает он, но я перебиваю:
– Нет, — и отворачиваюсь, уходя в глухую оборону. Между нами тикают секунды наручных часов на левой руке Ивана, заставляя его искать новые решения. Ожидал ли он, что я буду несогласной? Боялся, что больная может оказаться буйной и не пойти на контакт? Что все истории, услышанные им — сказка? В чьей голове сейчас больше страхов: в моей или его? На нас двоих давит слишком много, но я пока не пойму, с какой стороны перевес больше.
Стоило бы сдаться по первому предложению, но я мыслю шире, понимая, что нужна Ивану. Он уже собирается вызвать санитаров, поджидающих за дверью, но я успеваю в самый последний момент.
– Никаких консультаций в стенах больницы. Хочешь помощи — вытаскивай отсюда, пока не поздно. Еще пару дней, и вы найдете новый труп.
Иван остается сидеть с открытым ртом, а я мысленно хмыкаю, пытаясь отгородиться от какофонии вопящих голосов в голове. Они ликуют, весело кричат, радуясь, что скоро мы окажемся на свободе. Какая тонкая ирония— то, что должно надолго запихнуть меня в больницу, вскоре поможет выбраться из нее; голоса знают больше, чем я, но не всегда это — к добру.