Страница 17 из 113
Через четверть часа мы оказываемся на месте. Мужчина выходит из машины, громко хлопая и предупреждая, чтобы не совалась без его ведома, но я уже и сама не рада, что поехала с ним. Мне страшно.
– Ключи оставляю в замке.
Откинув сиденье назад, слушаю в открытое окно долетающие обрывки разговоров.
– Иван Владимирович! — обращается кто-то к нему, дальше — крик: «Доронин приехал!» и слова, слова, непонятные слова. Точнее, я понимаю их смысл, каждого по отдельности, но в общее они не складываются.
В четвертом часу утра становится совсем светло, но еще прохладно: свежий ветер поддувает в окно, и я перебираю пальцами, просунутыми над приспущенным стеклом, словно пытаясь его поймать. С момента приезда проходит сорок одна минута.
Мне не хочется показываться раньше времени, поэтому я стараюсь не выглядывать, однако все же не удерживаюсь: на месте не меньше десяти человек, кто-то то появляется, то исчезает в глубине здания, прячущегося за полуразрушенным забором. Бывший железобетонный завод, закрытый еще лет двадцать назад — предприятие не пережило кризис, территорию так никто и не выкупил. Рабочие, уходя, растащили все, что можно, остальное медленно добивает время. Темное здание зияет дырами выбитых огромных окон, от которых остаются лишь искривившиеся скелеты металлических рам. По периметру ограждений разрастаются крапива и борщевик, — не меньше двух с половиной метров в высоту; проходя в щель между двух плит, один из полицейских в форме ворчит, глядя на него.
Чем больше я улавливаю подробностей, с которыми они обсуждают найденное тело, тем сильнее ощущается тошнота. Когда очередной собеседник упоминает Доронина, затягиваясь электронной сигаретой и пуская клубы сладкого дыма, я понимаю, что высидеть больше не смогу.
«Выходи»
«Ты должна видеть»
«Мы могли бы ее спасти?»
Шептуны встревожены, и голоса их все громче и громче; они почти срываются на крик, но я мысленно прошу их остановиться. Мне нужно, чтобы сознание оставалось ясным.
«Не отвлекайте!»
И хоть Иван запретил, я покидаю машину, бросаю ключи зажигания в задний карман джинсов и иду. Голоса боятся и не могут об этом молчать, но я отключаюсь.
Полицейские недоуменно взирают на меня, но не решаются остановить и спросить, — они видят, что я вышла из автомобиля Доронина, и это рождает еще больше вопросов. Ступаю мимо них, избегая смотреть в глаза, прохожу забор. Я понимаю, в какую сторону стоит двигаться, ориентируясь не столько на подсказки шептунов, сколько на голоса настоящих людей.
Постепенно картина обрастает деталями, за что я должна благодарить своих внутренних «докладчиков», спешащих поделиться новыми знаниями. Откуда они это берут? Кто они? Духи умерших родственников, эгрегоры, трансляторы мыслей из ноосферы? Сейчас не время думать об этом; никогда «не время», и это еще один запрет, с которым я живу.
– Вы куда? — все-таки, один из присутствующих — в гражданской форме — пытается задержать меня перед входом в разграбленное, полумертвое здание первого цеха. Я перевожу на него напуганный взгляд, и он отшатывается, видя мое искаженное ужасом предстоящей сцены лицо.
Пальцы, сжимающие предплечье, ослабевают, и я могу лишь выдохнуть со свистом прямо в него:
– Пусти, — и дергаю руку, шагая вперед. — Я с Иваном.
Под тяжелыми взглядами, сверлящими затылок, прохожу внутрь, сходу ощущая царящий здесь ужасный запах смерти, смешанный с затхлостью помещения, испарениями мочи и прочего мусора. Под ногами хрустит стекло разбитых бутылок, но чем дальше я шагаю, тем тише становится звук.
– Иван Владимирович! — парень в форме зовет моего спутника, и тот оборачивается назад, открывая ужасную сцену. Я хватаюсь за рот, пытаясь удержать остатки ужина в полупустом желудке, не в силах отвести взгляда от тела девушки.