Тень

– Оппа-па! – и в который раз за долгий вечер взъерошил короткие выбеленные волосы у себя на загривке, весело хмыкнул: – Уважаю. Нет, правда, красавчик.

Второй рукой Торопыжка, нервируя всех, продолжил постукивать тонкими пальцами по картам, в которые, так ни разу не заглянул с самой раздачи. Фунтик ещё тогда перекинулся взглядами со стариком, и оба дружно решили: «Идиотизм! Сбрендил наш Торопулька». Нет, ну правда, чего можно ожидать от человека с двумя высшими? Логики? Не посмотрев в карты? Да бросьте! Всё это до сих пор написано здоровыми буквами на удивлённых лицах кладовщиков.

Страсти за игровым столом накаляются, а Ремень неторопливо бредёт впотьмах.

Минута ли, пять ли вдоль исполинских рядов контейнеров и выглядывающего из мрака мусора – Ремень не заметил, но прогулка успокоила нервы, проветрила мысли прохладным ночным сквозняком, навалилась досадой о недоеденном в азарте бутерброде, скрала печаль, и, наконец, резанула глаза ярким желтоватым светом в кислом мареве паров отработанного машинного масла. Обдала девичьим бормотанием, скрежетом металлической гайки и...

…Ремень вышел на свет. Прислонился к холодному углу контейнера, прикрыл глаза и погрузился в отзвуки тихой, виртуозно поставленной в гетто мелодики ругани. Поняв, что остался незамеченным, Ремень решил обозначиться, и по шершавому, усеянному мелкими трещинками бетону растеклось его басовито-раздражённое:

– Тэра, тебе помочь?

– Бебе бомочь, – будто из колокола буркнул себе под нос девичий голос, и целый ушат сочувствующего ехидства выплеснулся откуда-то сверху:

– Что, Ремешок, вчистую продулся?

«Нет, ну как у неё это получается, а? – вздохнул про себя Ремень. – Ведь не сказала: «Где ты раньше шлялся?», даже не намекнула, а совесть до пяток прогрызло». Кладовщик досадливо сморщился, прикрыл глаза, привыкая к яркому свету. Открывать их не хочется, совсем не хочется. Да и смотреть, в общем-то, особо не на что – всё как и неделю, как и месяц назад: в центе освещённой площадки здоровенный помятый жизнью погрузчик третьего класса или, говоря проще, огромный экзоскелет с интеллектуальным управлением. И управление это сегодня между стеллажей с жутким грохотом ритуально отдало электронную душу своему интеллектуальному богу: на колени и мордой бац! От падения махины аж бетон треснул, стальную харю покорёжило, а голова Ремня от этого падения до сих пор ноет... Да, смотреть на царапанную железяку не очень хочется. Даже скорее совсем не хочется: падая в ней, на ринувшийся в глаза бетон насмотрелся. А вот на ковыряющуюся на закорках махины миниатюрную брюнетку он бы с удовольствием посмотрел. И не только Ремень – весь склад бы с удовольствием посмотрел, но ведь временами эта Пантера такая Мегера, что... В общем, слов у расстроенного Ремня всё равно не подобралось, так что вместо ответа на отповедь Пантеры из-под фонарей он просто кивнул. А сверху хихикнуло:

– Чего молчишь?

Ремень ещё раз кивнул. Даже рукой провёл по шее, показывая, что всё, кранты, продулся в пух.

– Эй, ты там живой? Ремень?

Кладовщик разлепил покрасневшие глаза и уставился на верхотуру. Из люка на плече погрузчика с металлическим звоном показалась буйная чёрная шевелюра со слипшимися от масла крупными кудрями. За ней на желтоватый свет фонарей выплыл ключ, давящийся в объятиях миниатюрного кулака, сверкнул следами масла и скользнул вверх, откидывая волосы с очаровательной, перемазанной машинным маслом мордашки. На кладовщика сверху вниз уставились смеющиеся, уставшие изумрудные глаза.

– Хорошенькая, – вздохнул про себя Ремень, – и зачем ей всё это?

Тэра хихикнула:

– Оглох, что ли? Чего молчишь?

А Ремень всё стоит, отвлекается от пульсирующей головной боли: рассматривает симпатичное перепачканное смазкой лицо, чуть нагловатую улыбку, брови вразлет… Назвал бы он её красавицей? Топ-моделью с электронной обложки? Спросить – и Ремень ответит: «Наверное, нет». И по-своему кладовщик прав. У Тэры ни имплантов, ни намёка на пластику. Ни единой подделки! И… да! Даже этой, как её, косметики. Вот! Точно не топ, но почему-то рядом с Пантерой Ремня всегда охватывает умиротворение... Он растворяется в пульсирующей головной боли…А перепачканная маслом мечта задумчиво улыбается сверху... Ремень уже и сам не понимает: думает он, грезит или... или... Даже не хочет разбираться в этом «или» – только не этой ночью. Ремню так не хочется выныривать из опустошающей полночной медитации, уносящей давящую боль встретившей бетон головы… Здесь хорошо: прохлада, тишина…

Контейнер рядом пискнул металлическим звоном, и Ремень вздрогнул. Царапая больной мозг дробным стуком, по полу покатилась гайка, а сверху донеслось озабоченное девичье:

– Ну? Эй, внизу? Ты там в порядке? Ремень?.. Ау-у? Мож, тебя к доктору? – не найдя в здоровяке реакции, Тэра упёрлась в края люка, ловко вынырнула на свет и гибкой кошкой в своем чёрном комбинезоне на корточках уселась на край. Присвистнула в темноту, и эхо звонко разнесло её крик: «Эй, парни!» Оторвите мо́зги от табуреток. Ремню плохо!

Ремень в ответ махнул мозолистой лапой, мол, не надо, не ори. Но звонкое эхо уже разнесло тревожный клич, и клипса на воротнике кладовщика ожила хриплым голосом старика Шкипера: