Переплёт

— Давай остановимся. Мне нужно справить нужду, — бросает Фармер через плечо.

Он спешивается, я слышу глухой удар его подошв о землю. Пошатываясь, Фармер показывает на деревья и скрывается в тени. Я тоже слезаю с лошади. Я страшно замерз; все тело болит. Долго ли мы ехали? Пожалуй, несколько часов. Луна клонится к горизонту. Достаю часы и вижу, что забыл их завести. Пальцы липнут к заиндевевшему футляру.

Фармер выходит на свет. Теперь моя очередь — я направляюсь в подлесок, ступая по глубокому снегу. Поначалу мне кажется, что на таком холоде у меня не получится даже расстегнуть штаны, не то что помочиться. Приходится снять перчатки. Закончив, долго вожусь с ширинкой, застегивая неподатливые пуговицы.

— Пойдем же, я совсем замерз, — окликает меня Фармер и замечает, чем я занят. — Тебе помочь? я густо краснею, и кожу начинает пощипывать. — Не глупи.

— Я пошутил.

— Ага. — Застегиваю последнюю пуговицу а когда поднимаю голову вижу, что он все еще смотрит на меня и улыбается — кривовато, неохотно, но искренне. В его улыбке нет насмешки. И на секунду за привычной серостью мне словно приоткрывается вход в другой мир, расцвеченный красками; становится светлее и просторнее, точно кто-то приподнял крышку сундука, где я был заперт все это время.

— Тебя подсадить? — Он встает рядом с моей лошадью и переплетает пальцы, сделав ступеньку.

Сперва я думаю отказаться. Но на рыночной площади он вскочил в седло так проворно, изящно и спокойно, будто делал это всю жизнь. Я же могу взобраться на лошадь лишь со ступеньки и при попутном ветре. Без помощи Фармера мне, возможно, это не удастся.

— Спасибо, — выдавливаю через силу. Он улыбается, словно понимает, что я чувствую. — Так давай же, садись. — Фармер легко подсаживает меня. От холода мышцы задеревенели, но я вскакиваю в седло без усилий. Он садится на свою лошадь. И по-прежнему улыбается, но не мне.

— Что тебе нужно, Фармер?

Его улыбка меркнет. Он вдруг начинает озираться, словно только что проснулся и не понимает, где находится. — Что ты имеешь в виду?

— Я тебя не понимаю. Говоришь, что деньги тебе не нужны. Шантажировать меня ты не собираешься. Ты презираешь меня, но при этом мне помогаешь. Почему?

— Презираю тебя? Люциан...

— He называй меня Люцианом!

Он моргает. Его лицо непроницаемо. Долго молчит и наконец пожимает плечами.

— Ладно. Забудь.

Я подхлестьшаю лошадь поводьями.

— Поехали.

— Знаю, что ты ничего не помнишь. Прекрасно понимаю это... Но как бы мне хотелось...

Я приподнимаюсь в седле и впиваюсь пятками в лошадиные бока. Голос Фармера вдруг начинает звучать невнятно и искаженно, будто он говорит под водой. Затем все расплывается перед глазами. Я оказываюсь один в пустоте. Воздух мерцает; все залито светом. Кружатся вихри звезд... Моргаю, и все исчезает. Я снова на болотах. Встряхиваю головой. Звезды рассыпаются и меркнут.

Мы на том же месте. Фармер смотрит мне в глаза. — Что? — Я все еще вижу перед собой падающие и сгорающие звезды.

— Неважно. Как же это глупо. Давно бы пора оставить попытки, но я не могу.

— Что... что это было?

— Не волнуйся. Ты прав. Уже поздно. Точнее, рано. Поехали.

— Погоди... ты пытался рассказать мне о чем-то, верно? — То же самое было с Нелл. Мир, утекающий сквозь пальцы, как вода. Ощущение, что не за что зацепиться. Даже если бы я протянул руку и ухватился за ближайшую ветку, рука прошла бы сквозь нее, как тень сквозь дым.

— Забудь. — Секунду он молчит, а потом коротко усмехается.

— Ты делал это раньше. Верно? Когда приходил к нам домой. Ты заговорил, и мир вокруг стал каким-то... чудным. Не делай так больше.

Но он не смотрит на меня.

— Поехали. Я жутко замерз.

— Ты меня слышал?

— Мы найдем твою книгу, и все будет в порядке. — Фармер прищелкивает языком, и его лошадь трогается с места.

Я смотрю на спину Фармера. Никогда ничего не будет в порядке. Я убил человека. Но станет лучше. Перед глазами вдруг возникает картинка: потайное отделение моего сундука. Бутылка бренди, «Воспоминания Уильяма Лэнгленда» и моя книга. Воспоминания Люциана Дарне. А может, действительно арендовать ячейку в банковском хранилище? Вроде нашей семейной ячейки в банке Симпсона, где во тьме плесневеют отцовские акции и бабушкины бриллианты? Но смогу ли я спать спокойно, зная, что книга где-то далеко, а не под рукой?

Фармер ускакал уже далеко. Пришпориваю лошадь, чтобы та шла быстрее. Она устало переходит на бег. Но Фармер тоже ускоряется, и мне так и не удается его нагнать. Он ни разу не оглянулся.

Когда мы подъезжаем к дому, луна уходит за горизонт. С запада идет широкая облачная гряда, но сияния звезд и отраженного от снега света пока хватает. Лошади трусят вперед, а я испытываю одно желание — спать.

Фармер наконец останавливается и спешивается. — Приехали.

От усталости и холода в глаза словно песка насыпали. Вытираю глаза рукавом. Дом больше, чем я ожидал; наполовину деревянный, с тростниковой крышей, решетчатыми ставнями и резным орнаментом на входной двери. Его занесло снегом: у стен высятся сугробы по пояс. На кончике шнура от дверного колокольчика наросла сосулька.

Мы обходим дом со стороны и оказываемся в квадратном внутреннем дворе. С одной стороны двор огорожен домом, с трех других — сараем и конюшней. Земля вымощена камнем; кровля на хозяйственных постройках относительно новая. Видно, что здесь живут небедные люди, но руки у них до хозяйства не доходят. Из-под конька крыши выбился клок соломы и свисает вниз, обросший гирляндой замерзших капель. Здесь тоже все в сугробах со следами птичьих и крысиных лапок. Но стены укрывают от северного ветра, и снег неглубокий. Фармер легко открывает дверь конюшни и загоняет лошадей внутрь. Я помогаю ему открыть дверь нараспашку. Внутри пахнет сыростью и гнилью. Он морщится.

— Пару часов переждут. Отправимся в путь с первыми лучами солнца.

Я слишком замерз, и мне все равно. Забиваюсь в угол, пытаясь согреться, а он заводит лошадей в стойла. Разбивает ледяную корку на ведре с водой. У меня даже мозги заледенели — думать не получается.

Фармер то и дело посматривает на меня, но не прерывается, пока не устраивает лошадей в стойлах. Он обтирает их пучком соломы и только после этого подзывает меня. От конюшни к дому ведет дорожка; в стене виднеется дверь черного хода. Из просвета между постройками на нас взирают болота — бескрайняя белая пустошь. Смотреть на них не-

выносимо. Кружится голова. Пошатываясь, я захожу в дом и вздыхаю с облегчением, укрывшись за его стенами.

Но внутри так же холодно, как на улице, и даже холоднее. Ледяной воздух царапает горло. Лишь тогда до меня доходит, что в доме никого нет. Воздух спертый и неподвижный; под дверь нанесло сухой травы. Одеревенело переставляя ноги, я следую за Фармером. Мы заходим в длинную комнату, уставленную верстаками, полками и странными механизмами. На столах разбросаны ножи и иглы.

— Дай мне ключ, и спустимся в подвал, — Он оглядывается на меня. — С тобой все в порядке?

— Просто замерз.

— Так разведи печь. Спички на полке. Ладно, я сам. Садись. — Он кладет дрова в печь.

— У тебя есть бренди?

— Пьяница. — Он выпрямляется, смотрит на меня, и улыбка стирается с его лица. — Сейчас поищу.

Я киваю. Мысли вяло ворочаются в голове, как каша. Выдвигаю табурет из-под стола и сажусь. Наконец тепло от очага раскидывает по комнате свои тонкие щупальца и дотягивается до моих ног. Облокотившись о стол, я снимаю перчатки. — Держи.

Я и не заметил, что Фармер выходил из комнаты. Но он вернулся и протягивает мне стакан. Резкий запах меда и лаванды заставляет меня закашляться.

— Медовуха, — говорит он. — Бренди не осталось. Все выпил де Хэвиленд. — Он поднимает стакан и молчаливо салютует мне.

Медовуха оказывается вкусной и чем-то напоминает микстуру. Я согреваюсь и чувствую прилив сил. Напиток совсем

не похож на дорогой отцовский бренди, который я пью, лишь чтобы напиться. Жар и сладость скапливаются на языке. Я словно глотнул солнечного света.